— А жратву когда успел купить? — с подозрением спросил Владик.
— Это из других статей доходов, — ответил Корсаков. — Уже приложился?
— Не, тебя ждал. Погрыз только колбаски.
— Умница. — Корсаков смерил его взглядом. — Пойдем, перекусим. За одно перетрем насущные проблемы.
Они прошли в комнату, приспособленную под спальню.
Горела новая порция свечей в бутылках. Влад успел навести минимальный порядок: сгреб в угол хлам, закрыл окна фанерой, перевернул матрасы, спрятав пятна краски. Даже стол накрыл — расставил купленное Игорем на коробке из-под пива. Бутылки с пивом, за вычетом трех, выпитых с участковым, в целости и сохранности, в шеренгу подвое, стояли вдоль стены.
— А водка где?
— В ванной заныкал, — ответил Владик. — Как самый ценный продукт.
Накопившаяся на Владика злость незаметно улетучилась. Вернее, словно лопнул внутри гнойник, стало гадостно, но под сердцем не так давило и мешало дышать.
— Ладно, ужинаем! — махнул рукой Корсаков.
Первым рухнул на матрас. Полежал, лицом вниз, собираясь с силами.
Вадик тем временем успел ножом вскрыть банки с консервами и настрогать колбасу.
— Игорь, все готово.
Корсаков перевернулся.
— Тащи пару пива, молодой. Мы сегодня имеем право подлечиться.
Вадик потянулся за бутылками. Ловко сковырнул пробки.
Чокнулись бутылками, присосались к горлышкам. Перевели дух и принялись за еду.
— Что морщишься? — спросил Корсаков с набитым ртом.
— Челюсть никак на место не встанет, — пробурчал Владик.
— В твоем случае, главное, чтобы яйца не пострадали.
Владик на секунду прекратил жевать.
— Хоть ты не подкалывай, а! — взмолился он.
— Парень, в нашем положении остается только смеяться. Плакать будет не по — мужски. — Корсаков выловил из банки маринованный грибок, отправил в рот, щурясь от удовольствия, захрумчал. — От Анны известия есть?
Владик кивнул.
— Сидит дома под арестом. Папахен срулил в Европу по делам.
— Сколько ей лет, кстати?
— Девятнадцать, вроде бы. Я паспорт не смотрел.
— А тебе сколько?
— Двадцать три, а что?
— Пора, мой мальчик, научиться выбирать баб не членом, а головой.
— В каком смысле?
— Исключительно — в прямом! Ты где ее снял?
— В «Армадило». На вид, обычная затусовавшаяся коза. Кто ж знал, что у нее папа такой крутой?
— Недоросль! — укоризненно покачал головой Корсаков. — Запомни, у каждой затусовавшейся девочки есть папа. И чем круче она тусуется по всяким помойкам, тем папа у нее круче. Это — закон. Кстати, что ты про руку и сердце тут ему плел?
Владик шмыгнул носом.
— Я же на полном серьезе.
— Вот и отмудохали тебя за это на полном серьезе!
— А тебя за что?
Корсаков прицелился было куском колбасы в голову Вадика, но передумал.
— Дурак ты! Если бы я не влез, тебе бы вдули кое-куда по самое не балуй. Все к тому и шло, не ухмыляйся. Сейчас сидел бы половинкой задницы на табуретке в «пятере» и строчил заявление на групповое изнасилование в извращенной форме.
Владик побледнел.
— Так что, не зря ты подорвал отсюда, — добавил Игорь.
— Это я так… Рефлекторно.
Корсаков сделал глоток пива и уточнил:
— Ты на бегу, часом, не обкакался? Рефлекторно?
Владик обхватил колени, набычился и закачался китайским болванчиком.
— Потужься, потужься, молодой, — кивнул Игорь. — А я продолжу. На моей памяти ты первый раз на утро предложил даме руку и сердце. Да еще в присутствии родителя. Опыт и интуиция подсказывает мне, что решение у тебя давно созрело, скажем, еще в клубе, где вы познакомились. Просто выпалил ты его со страху чуть раньше. Я прав?
— А что тут такого? — выпалил Владик. — С таким папахеном не пропадешь. Это не мой, алкаш голимый…
— Во, уже теплее, — холодно усмехнулся Корсаков. — Приближается момент истины. А истина в том, что Анна и ее папа принадлежат к нынешней элите. Меня от этой элиты блевать тянет, но другой у нас нет. И уже не будет. А ты — никто. Ты — деклассированный элемент, мать твою! — Игорь разозлился всерьез. — Сын алкоголика и бомж!
— Я — художник, — заявил Владик.
— Это ты бабам рассказывай! Знаешь, я не люблю Шилова, но он как-то раз сказал, про таких как ты, очень правильные слова: если ты художник, то нарисуй мне хотя бы обыкновенный стакан. Простой стеклянный стакан, но чтобы он был похож на самого себя. После этого можно самовыражаться до потери пульса. Но сначала — стакан.
