— Еще очки надень, — подсказал Корсаков.
Водитель радостно заржал. Потом осекся и задумчиво произнес:
— А это — мысль. Спасибо за подсказку.
Корсаков отвернулся к окну. Устало закрыл глаза.
Водитель замолчал. Покрутил ручку приемника. В эфире был сплошной треск.
— Слышь, командир. А тебе водитель, или типа того не требуется? Машина моя, права категории «С». Или еще какая работа. Я все могу. Ремонт по полной программе, например. Или охранником.
— Рисовать умеешь? — лениво отозвался Корсаков.
— В смысле, стенки красить?
— Нет, рисовать. Картины писать маслом.
Водитель вздохнул.
— Акварелькой в школе получалось. Но потом в руки только малярная кисть попадалась. Ты уж извини. Облом.
— Значит, не сложилось. А то бы в ученики взял.
— А ты, что — художник?
— Да. Причем, известный.
— О! А похож на музыканта. На этого… Который «как молоды мы были». Он еще пискляво так умеет, аж уши закладывает.
— Градский, — подсказал Корсаков.
— Во! Только ты на морду гораздо худее. И без очков.
Корсаков через силу хохотнул.
— Спасибо за комплимент!
— Кушай на здоровье. А из художников я этого уважаю… Как его? Еще в Америке живет, в америкосовском камуфляже ходит и наших хромачах. Ну ты же должен знать…
— Шемякин.
— Во, точно! Вот кого уважаю. Хоть и в очках, но рожа конкретно бандитская. Сразу видно, из правильных пацанов. Слышь, а он правда замок в Штатах купил? Я по телику слышал.
— Правда.
— Вот так и надо, — одобрил парень. — Свалить, волчарой прогрызться — и замок у них купить. Всем назло. И срать на всех с самой высокой башни!
— Идея понятна. Очень американская, кстати. Сам-то откуда?
Парень скис.
— Из Казахстана. Типа, беженец. — Он быстро ожил. — А что это меняет? Что?
— Ничего. Умные люди говорят, что русскому дальше Москвы ехать некуда.
Парень, раздумывая, покачал головой.
— Резонно. На ихний Нью-Йорк меня уже не хватит.
Машина миновала пикет ГАИ, вылетела на Кольцевую, развернулась на отводной дуге. Впереди цветными огоньками окон засветились башни новостройки.
— Вот она — стройка века. — Парень кивнул на огни. — Век бы ее не видеть! Целый год бетон месил и плиты клал. Вот, зуб даю, сейчас мужиков опять на леса погнали. Только ветер стих — и айда. Хватай больше — кидай дальше, отдыхай, пока летит. У тебя там квартира, или как?
— Мастерская, — без особого энтузиазма соврал Корсаков. — Хочу проверить, целы ли окна.
— А этаж какой? Если выше пятого, то считай, что вместе с рамами в дом вдуло. Там же, на верхотуре, такой ветер, ого-го!
— Знаю.
— Ничего ты, художник не знаешь. Вот половил бы плиту бетонную руками, когда ветром ее качает, а вниз аж смотреть страшно. Тогда бы…
Он неожиданно замолчал.
Дорога была новенькой четырехрядкой, прямой и пустынной, как взлетная полоса. Машина сама собой стала постепенно набирать скорость. Все быстрее, быстрее, быстрее… Пока в щелях не завыл сквозняк, и прерывистая разметка не превратилась в сплошную линию.
Корсаков бросил взгляд на спидометр. Стрелка неукротимо ползла к отметке «сто». Посмотрел на водителя.
Парень вытаращил невидящие глаза, мертвой хваткой держал руль. Но было видно, что не он ведет машину, а она, потрясывая руль, крутит его руками.
С разлепившихся дряблых губ водителя свалилась капля слюны.
— Черт, опять!
Он проклял себя, что расслабился и забыл, в какие игры и, главное, с кем играет.
Отчаянно пнул по стопе водителя, впечатавшей педаль газа в пол. Но стопа, как налитая сталью, ни на миллиметр не поддалась.
Корсаков примерился к мелькающей за бортом бровке бордюра. Скорость была слишком велика, а каменная кладка слишком близко.
Он рванул рычаг ручного тормоза.
Под днищем протяжно, как токарный станок взвыл крошащийся стержень тормоза. Машину затрясло. В салоне пахнуло стальной гарью. Рычаг вибрировал и болью стрелял в руку. Заклиненные колеса с воем скребли асфальт.
Корсаков досчитал до семи и плечом выбил дверь.
Падал, закрыв голову руками, поджав к животу колени.
Ожидал беспощадного удара об асфальт, обжигающей боли, хруста костей и самого страшного — кровавой вспышки в мозгу, после которой настанет мгла, их которой уже никогда не вынырнуть.
