С шелестящим звуком, будто птичка чиркнула крылом, над головой Корсакова прошмыгнула стрела.
Он развернулся, чтобы увидеть, откуда стреляют. И грудью принял новую.
Искаженное страхом зрение, как при замедленной съемке, показало каждый миллиметр ее полета. Вынырнувшая из багровой мути, стрела неестественно медленно приблизилась к груди, звонко цокнула о то место, где замерло сердце, и сломалась пополам.
Корсаков рефлекторно прижал руку к груди.
На нем был стальной панцирь, прикрытый белой холстиной плаща. Руку закрывала чешуйчатая боевая перчатка с острыми шипами.
Стреляли со стороны плотной группы латников, надвигающихся ромбом, острым углом таранящих хлипкий, разрозненный строй пехотинцев-копейшиков. С лязгом и грохотом стальной ромб подминал под себя все новые и новые жертвы, насаживал на копья, рубил мечами и перемалывал копытами лошадей.
Сознание Корсакова так и не примирилось с этой багрово-красной, тошнотворной и смертельно опасной реальностью. А внутри уже всколыхнулась неизвестно откуда взявшаяся ярость. Белый огонь вспыхнул в груди и выжег остатки сомнений.
Правая рука сама собой нашла на поясе рукоять меча.
Взлетевший в воздух клинок молнией сверкнул в лучах мутного солнца.
— Viva Dei — Sent Amor! — сам собой вырвался из его горла яростный крик.
Боевой клич рыцарей Тампля, исторгнутый его хриплой глоткой, перекрыл шум битвы.
В ответ на крик Корсакова сразу в нескольких местах протрубили рога.
Копейщики разом оглянулись.
— Chez moi, les infants de la veuve! Chez moi!!
Услышав команду, копейщики бросились к нему. Скользили по лужам крови и кучам внутренностей, запинались за трупы, падали в грязь. Но вставали и бежали на зов.
Словно чувствовали, что единственное спасение от стальной мясорубки, что упорно таранила себе путь, там — где стоит одинокий рыцарь в белом плаще с алым крестом на груди.
Первые уже добежали и без команды стали выстраиваться в каре. Грудь закрыта щитом. Древко под наклоном, прижатое ногой к земле. Холодное острие — в грудь врага. Яростный взгляд — в глаза врагу.
Строй, как магнит стал притягивать к себе отставших.
Короткий, злой смех сам собой родился в груди и выплеснулся наружу. Усиленный эхом стального панциря, он долетел до копейщиков. Они, сначала не дружно, а потом все разом и все громче и громче, подхватили его.
И над строем заколыхался яростный и страшный хохот обреченных.
Меч вычертил «восьмерку», со свистом вспоров воздух.
Рукоять ладно лежала в ладонях. Кисти были полный гибкой силы. Сердце мощными ударами гнало по венам горячую кровь.
Он опустил забрало шлема.
И солнце померкло. И мир погрузился во тьму…
* * *
Вскрикнула ночная птица.
Над травой ползла густая кисея тумана. Стволы деревьев тонули в молочном мареве. Среди разрывов в плотной листве крон светлячками роились звезды.
Удушливо пахло болотной сыростью. Холод, поднимавшийся от земли, пробирал до костей.
Корсаков сорвал бархатистый на ощупь длинный лист, рассеченный на узкие зазубренные лоскутки. Помял и поднес к носу. Вдохнул щекочущий еловый запах.
«Папоротник. Значит, лето, — медленно родилась мысль. — Но хотелось бы знать, где?»
Он осмотрелся. Лес лесом. Глухомань.
— М-да. Занесло.
В сознании уже мутнели и умирали, как туман на рассвете, воспоминания о битве.
«Рыцарем, пусть даже и на поле боя, быть приятнее. Однозначно, как выражается Жириновский. Определенность не может не радовать. А кто я сейчас, и, главное, где? Хрен его знает».
Корсаков почесал лоб. С удивлением обнаружил на голове верный «стетсон».
Шляпа и Жирик убедили, что находится в… В общем, в более привычном для себя времени. Точку в пространстве можно было определить позднее.
Он встал, отряхнул от лесного мусора плащ. Подобрал палку. Попробовал на колене ее прочность. Решил, что за посох и дубинку вполне сойдет.
Развернулся, выбирая, куда направить шаги. Принципиальной разницы не нашел. Трава по колено. И никаких признаков тропинки.
— Надо дождаться рассвета, — решил Корсаков. Наученный опытом последних суток, добавил: — Если он тут бывает.
Поворошив посохом в траве, набрал сухих веточек и толстых коряжек. В кармане нашел зажигалку. И полпачки «Кэмела». Вид классического верблюда несказанно обрадовал.
