— А мне нравится, — Давид погладил полированную поверхность столика. — В Марселе, конечно, выбор побогаче, но на то он и Марсель. Но и тут неплохо, совсем неплохо. И не скажешь, что война идет.
— Да уж, после вчерашних новостей, — хмыкнул Саша. Новость о том, что новорожденному государству объявили войну сразу пять арабских стран, оптимизма не прибавила. — Теперь пойдет совсем другая война. Регулярная армия, это вам не банды.
— Ну, значит, повоюем! — Генрих придал лицу воинственное выражение. — Так дадим, что они покатятся!
— Да уж вы дадите, — Саша насмешливо глянул на Генриха.
— Не знаю, как вы, а я не хочу сидеть сложа руки, когда страна воюет, — поддержал Генриха Мозес. — Потому и в добровольцы пошел. А ты что, не с нами?
— С вами, — усмехнулся Саша. — Комиссар меня в покое не оставит. Не сегодня-завтра повестку вручит. Надеюсь только, что в армии кормят лучше, чем в этом, как бишь его… «мерказ клита»?[5] Надоела до чертиков баланда, еще на пароходе. А в кафе каждый день ходить никаких денег не хватит.
— Да, кормят вкусно, это тебе не суп из столовки, — Мозес посмотрел на пустую тарелку и потянулся за кофе.
— Вот! — поднял палец Саша. — Если в армии будут кормить хотя бы вполовину так же, я согласен и повоевать.
— Не пойму я тебя, Саша, — Мозес вытащил из Сашиной пачки сигарету и закурил. — Ты как-то негативно ко всему настроен.
— Зачем же ко всему, — ответил Саша. — Только к властям. Русский писатель Салтыков-Щедрин нам завещал, не путать «Отечество» и «Ваше превосходительство». У власти свои интересы, у народа свои и они редко пересекаются. Разве что в войну…
— Так ведь тут наша власть, еврейская!
— Я это уже слышал, дома, — пожал плечами Саша. — Тоже нам с трибун, из газет, радио вещали: «власть ваша, рабочее-крестьянская». Люди верили, и я верил, дурак. А дошло до дела — и что? Пшик? Сколько лет недоедали, во всем себе отказывали — к войне готовились. А началось — и погнали нас так, что только под Москвой опомнились. Я помню, как в 41-м народ винтовки бросал и разбегался. Не хотели за большевиков воевать, хоть ты их режь.
— Ты-то винтовку не бросил, — заметил Давид.
— Не бросил. И другие были, кто не бросил. И только поэтому мы сейчас с вами здесь сидим. Только они не за власть воевали. За Родину! Вот когда поняли, что от немцев ничего хорошего не будет — тогда и уперлись. А потом и назад их погнали, до самого Берлина. Да только вот моей семье это не помогло.
— Кстати, ты не рассказал, что было дальше. Я имею ввиду, эту… Парасковью, — спросил Генрих.
— Да ничего особенного, — поморщился Саша. — Я тогда снова пошел в НКВД, писал заявления. Они мне долго голову морочили, пока один капитан, честный мужик, не объяснил. В общем, им сверху спустили распоряжение — сажать только активных пособников. Тех, кто с оружием в руках и все такое. А таких, как Прасковья, не трогать, потому что их слишком много. Вот если бы она подпольщиков выдавала — тогда другое дело. А она всего лишь каких-то евреев… За что тут наказывать?
— Это похоже на советскую власть, — горько усмехнулся Давид.
— А что было дальше? — не унимался Генрих. — Что ты дальше сделал? Или утерся, промолчал? Что стало с Прасковьей?
— Она умерла, — отрезал Саша. — И хватит об этом! Что, у нас другой темы нет, кроме этой?
— Моше, лучше скажи, как тебе новое имя, — сказал Давид, пряча улыбку.
— Ты опять начинаешь? — Мозес побагровел и сжал кулаки.
— Без обид, — Давид поднял руки в жесте примирения. — Но ты так резко реагируешь, я просто не могу удержаться. Комедия…
— Да чтоб их! И тебя! — Мозес шумно выдохнул. Генрих рассмеялся. Мозес глянул на него зверем и прорычал: — А ты чего зубы скалишь? Тебя тоже переименовали. Арье ты наш…
На этот раз засмеялся Саша и вскоре все четверо ржали, как кони, даже Мозес.
— Да уж, с именами они переборщили, — отсмеявшись, весело сказал Саша. — А уж как они на тебя орали вчетвером, а, Мозес?
Мозес скривился — вспомнил, как на него орали сразу четыре сотрудницы Еврейского Агентства. В порту, когда всех вновь прибывших регистрировали и выдавали временные удостоверения личности, сотрудница спросила у Мозеса, как того зовут. Мозес ответил. Она переспросила, кивнула и сказала: «А, Моше! Беседер, так и запишем!». Мозес на иврите не говорил, но немного понимал и заспорил. «Родители назвали меня Мозес, а не Моше», настаивал он. «Это одно и то же», отмахнулась сотрудница. Мозес вежливо попросил исправить. Сотрудница напряглась и тоже уперлась. Тогда Мозес потерял остатки самообладания и стал кричать, что не потерпит, чтобы его имя коверкали. За Мозеса вступился уже прошедший регистрацию Саша. Потом на шум прибежали еще несколько человек, что только подлило масла в огонь. В конце концов, Мозесу пришлось уступить. Пока он разбирался, за ними скопилась огромная очередь — остальные сотрудники побросали все дела и регистрация забуксовала. Видя, что дело затягивается, очередь сначала глухо роптала, но надолго терпения не хватило — вскоре в ход пошли руки. Брыкающегося и сопротивляющегося Мозеса просто выволокли наружу и бросили на землю. Следом сотрудница вынесла документы и швырнула их ему в лицо. Следующим в очереди был Генрих. Помня о судьбе Мозеса, он и не думал протестовать, когда его переименовали в Арье. В возникшей суматохе он чуть было не потерял друзей, еле успел вскочить в уже отъезжавший грузовик.
