Тимур оглянулся на черную дыру через плечо. Она колола ему глаз, бередила нерв. С кухни протекло урчащее:
— Танюшечка… Давай помогу.
И такое же:
— Осторожно, не порежься. Вот…
А потом:
— Какие духи у тебя… Что это за духи?
И она:
— Духи? Я сегодня не душилась.
Тимур прикусил язык. Шагнул к полкам, сунул руку в черную дыру. Достал оттуда тоненькую, замызганную, неподарочную и неиллюстрированную, больше на брошюру самиздатовскую похожую:
«В. Сорокин. НОРМА». Еще раз прислушался к тому, что разворачивалось на кухне: заняты? Заняты. Открыл воровато.
«Гусев стоял посреди своей единственной комнаты, сплошь заваленной книгами. Четверо стояли рядом. Присаживайтесь, Борис Владимирович, по-советовал худощавый. Предъявите ордер… и вообще… документы», — Тимур прошептал кусок «Нормы» и похолодел.
Он открыл витрину, выдернул случайного Кургиняна, ткнул в прикрываемый Кургиняном вакуум не вышедшую ростом брошюрку, затиснул Кургиняна обратно, перекрестился. Перекрестился повторно, на случай, если с первого раза страховка не зачлась.
На кухне Филипп и Татьяна резали мясо: правыми руками Вместе взявшись за рукоять одного ножа. Скуратов лежал навзничь на разделочной поверхности, глядел в потолок.
Тимур вошел, произнес «экхм», пальцы неловко расцепились.
— Вот так нужно, против волокон, — строго сказала Татьяна. — Мог бы научиться, если уж без хозяйки живешь.
— Ну… Я-то все из ресторанов заказываю. Совсем обленился, — притворно вздохнул Филипп. — Мне вот нужно, чтобы меня кто-нибудь в руки взял. А то пропадаю.
Тимур выпустил из морозилки еще одну водочную бутылку. Татьяна выложила расслоенного барашка. Филипп разулся. На улице стемнело.
— Хорошо у вас, — сказал Филипп.
— Оставайся, — предложила Татьяна. — В гостиной устелем.
— Да бросьте, — отбросил это Филипп. — Не бездомный. Вот и водитель.
— Кстати, покормить его? — спросила Татьяна, упархивая из кухни.
— Нельзя, — отрезал Филипп. — Он у чужих брать не должен.
В гостиной щелкнули кастаньеты, просыпались нервные фортепианные ноты, запела скрипичная тетива.
— Че это? — Филипп чавкнул барашком.
— Танго, — объявила с порога Татьяна. — Аргентинское.
— А русского, что, нету? — пошутил Филипп.
Танго оказалось поставлено на вечный репит, и под его томный аккомпанемент вечер стал делаться ночью.
— А ты помнишь, Танюх, как мы эту гниду в толчке топили?
— Что?
— Ну ту акцию, у Большого. Когда говнокнижки в унитаз пихали?
— Ты же принимала участие!
— Я… Да.
— Ты тогда хорошенькая такая была, одна прелесть. Разрумянилась от лозунгов. Я всю акцию глядел на тебя. Книжонки в унитаз трамбую, а сам на тебя гляжу. И потом… Ты уж позабыла сто раз, наверное… После акции тебя в кино позвал.
— Не позабыла.
— А ты не пошла. Отказала. И взяла Тимку за руку. А я вам такой: жених и невеста, тили-тили-тесто. Хеееххх.
— Мы уже встречались тогда.
— А Тимур такой — за сотовый хвать. Как будто сообщение пришло. Они тогда сотовыми еще назывались, помните? Мобилы.
— Мне и пришло тогда сообщение! Благодарность. Миссия выполнена, все такое.
— А ты, Таньк, на него такими глазищами… Влюбленными… Тимурр-рр… Сотовый свой… Хеххх.
— Брось, Филь…
— Ну что уж брось? Взялись ведь юность вспоминать! Значит, надо вспоминать! Да я и не корю тебя. Тимур тогда был ого-го! А я? Жирдяй-мехматовец. Жирдяем был, жирдяем и остался.
— Ну зачем ты так? Ты зачем так про себя? Ты мужчина… такой привлекательный. В тебе, знаешь… властность твоя… Она женщин же наверняка… Они ведь наверняка млеют, когда ты на них Смотришь так.
— Заискивают, Тань. Все в рот глядят. Власть… Она человека одиноким делает. Все пресмыкаются перед тобой, все стелются, все клянчат чего-то. И вот ты как бы им всем хозяин, но поэтому между вами близости быть и не может. Смотришь на них и гадаешь: чего эта падла хочет от меня? И как мне ее за это половчей применить? Понимаешь?
— Понимаю.
— Ну вот. Славный барашек.
— Но ведь и они понимают, — негромко сказала Таня. — И они ведь готовы, чтобы их применили половчей. Так что это… По взаимному согласию если, что в этом плохого?
— А любовь-то где? Любовь одного человека к другому?
— А разве в любви самое сладкое не то, что ты можешь другого живого человека использовать для своего удовольствия? Не напиток, не наркотик, а живого человека?
