Ничто не бесило Андреа так, как высокоумные дискуссии об эффективности пыток. Сенатор Маккейн упрямо стоял на том, что мучительство никогда не дает нужного результата. Андреа могла бы опровергнуть это в два счета: достаточно продемонстрировать сенатору записанные на видеопленку допросы времен Вьетнамской войны. Да и ее личный опыт показывал, что пытка — наикратчайший путь из пункта «Сдохну, но ничего не скажу!» в пункт «Что вам еще рассказать, лишь бы не сдохнуть?»
«Поганые либералы, — сердито думала Андреа, — разводят турусы о неэффективности пыток, потому что бздят сказать правду сентиментальным избирателям».
Андреа устала от лицемерия политиков. Будь пытка действительно бессмысленной и практика доказывала бы это снова и снова, разве стало бы ЦРУ глупо подставляться и требовать для себя исключения из правил? По всему миру пытают — и везде с максимальным коэффициентом полезного действия. Под пыткой человек быстро отвыкает рассказывать сказки — если ему на деле доказать, что после проверки за каждую ложь он будет жестоко наказан.
Единственная проблема — всегда наступает момент, когда у пытаемого кончается информация, а пытка продолжается. И тогда люди действительно несут невесть что, лишь бы остановить мучения, хотя бы на время. У опытного следователя должно хватать ума вовремя остановиться и не доводить заключенного до необходимости клясться, что это он убил Джона Ф. Кеннеди — сразу после того, как поджег рейхстаг.
Из лифта Банерджи и Андреа вышли в длинный широкий коридор. Лампы дневного света, стены веселенького цвета… немного похоже на больницу. Только люди сюда приходят здоровыми, а отсюда их выносят едва живыми или в мешке для покойников.
Навстречу встал из-за стола дежурный офицер.
— Не волнуйтесь, я распишусь, — шепнул Банерджи.
Андреа ответила благодарной улыбкой. Зубы у нее были ровные, белые, один к одному. И улыбка делала лицо еще красивее. Банерджи про себя вздохнул: «Какая женщина!»
Банерджи посмотрел на часы, поставил время и свою подпись и в графу «заключенный» вписал «Фарис».
— Комната одиннадцать, — сказал дежурный. — Я скажу доктору Наджибу, чтоб шел к вам.
Они зашагали в указанном направлении.
У распахнутой двери одной из комнат солдат в камуфляжной форме никак не мог протолкнуть внутрь широкое инвалидное кресло. Банерджи подскочил помочь. В кресле полусидела-полувисела женщина со скованными за спинкой руками. Подбородком она касалась груди, и казалось, что она молится.
Когда дверь закрылась, Банерджи и Андреа двинулись дальше. Подземный коридор был на диво широкий — почти как в Лэнгли. И, как дома, тут тоже вдоль стены бежала цветная горизонтальная полоса. Желтая, шириной дюймов шесть. Смысл ее был тот же, что и у полос в штаб-квартире в Лэнгли: она наглядно показывала уровень допуска. Если у тебя, к примеру, красный пропуск, а полоса голубая — тебя очень скоро и очень грубо остановят.
Перед входом в комнату номер одиннадцать Андреа в последний раз заколебалась. Переступив порог, она преступала закон. Из стороннего наблюдателя превращалась в активного участника.
«Оно того стоит!» — подумала Андреа и взялась за дверную ручку. Однако дверь открыть медлила, из опыта зная, что внутри крепко смердит. От страха люди потеют, от пыток — обделываются и мочатся. Хватает и других запахов. Ну и радостный пот палачей тоже не розами пахнет…
— Погоди секундочку. — Андреа достала из сумочки средство от насморка и прыснула себе в каждую ноздрю. Этому фокусу она научилась в колледже, когда по выходным приходилось подрабатывать в морге.
— Да, хоть и жарко, а такие сквозняки кругом, — сказал Банерджи, пряча улыбку.
Относительно небольшая комната смотрелась чистой, но пахло действительно не слишком приятно. В центре, облитый безжалостным ярким флуоресцентным светом, стоял металлический стол, к которому был привязан полуголый Хаким. Медсестра вводила питательный раствор в вену на его левой руке. Услышав шаги, Хаким поднял голову, но тут же бессильно уронил ее.
Из второй двери появился пожилой доктор. На его белом халате имелась карточка с именем; сейчас она была предусмотрительно залеплена бумажкой. Андреа приветствовала доктора Наджиба сухим кивком.
