— Танчик!
Оборачиваюсь.
Помахав рукой, Тая скрывается в прибрежных зарослях на том конце пляжа. Спешу за ней по следам, которые, слизываемые водой, т а ю т; и вот протоптанная в траве тропинка, ныряющая в кусты. Зацепившись бретелькой за ветку, над нею реет насквозь просвеченный солнцем бюстгальтер.
Змеящаяся тропа выводит меня из хлещущих наотмашь тальниковых: зарослей к камышам, на фоне которых плывет сорванная, по-видимому, ветром паутинка — она оседает на желтые камышовые стебли, соскальзывает с них, превращаясь в кружева трусиков… Я знаю, как это называется — стриптиз. О нем столько толковали заряжающий и радист…
С колотящимся сердцем вхожу в камыши. Шелестя, расступаются передо мной сухие похрустывающие былинки.
— Сюда, — вплетается в шелест девичий шепот. — Смелей…
Но, может быть, это шум ветра? Остановившись, прислушиваюсь. Тотчас в тишине у меня за спиной тревожно вскрикивает чайка. Потрескивают, выпрямляясь, камыши. Небо безмятежно и чисто. Напряженно вглядываюсь в окружающие джунгли и наконец начинаю различать зыбкий, проступающий сквозь завесу золотистых стеблей, силуэт. Он кажется таким неземным и бесплотным… Но девичий смех, отнесенный ветром и потому прозвучавший приглушенно, развеивает мои сомнения. Спешу вперед, и вот уже почти явственно видно Таино тело, розовеющее сквозь волнующиеся тростники…
38
Я выхожу из камышей. Предвечернее зарево стоит у края покрытой желтыми цветочками зеленой поляны, из середины которой гремит гром. Пронзенный ослепительной молнией, прыгаю вперед, растаптываю длинную, извивающуюся, словно змея, пушку, не щадя облепивших ее муравьев-солдат… А окрестность сотрясается от непрерывного грохота. Из ближнего леса, песчаных бугров, штабелей торфа, стогов сена, камышей вырываются молнии, жаля меня; тучи песка поднимаются в воздух и сумерками опускаются на землю…
Под покровом этих сумерек кто-то могучий, подкравшись сверху, одну за другой швыряет в меня три украшенные длинными хвостами кометы — кувыркаясь, качусь по земле, срывая дерн, ломая деревья…
Когда огненный шквал наконец стихает, я смахиваю на банку тушенки, которую голодный открывал с помощью топора. С лязгом перевернувшись с головы на ноги, застываю на месте, покрытый грязью, клочьями дерна. За спиной у меня продолжают шлепать о берег речные волны. Передо мной все так же, как минуту назад, реет бюстгальтер — невозможный и призрачный здесь, в царстве голимой смерти.
Пыль, оседающая с небес, трансформируется в очертания вертолета. Он висит в воздухе, из стороны в сторону поводя длинным хвостом, я вижу даже скрючившихся внутри него двух в белых шлемофонах. Вертолет зорко всматривается в меня, конечно, готовый при малейшем моем движении пустить в ход все свое подсобное хозяйство… Но я не шевелюсь.
И тогда он начинает понемногу приближаться, не в силах, видать, совладать с охватившим его любопытством.
Вот изумленно округляются его глаза, увидевшие мои пробоины. От возбуждения вертолет даже слегка подпрыгивает в воздухе и поворачивается ко мне боком. Стальная дверца кабины приоткрывается, из-за нее высовывается носик одного из пилотов… Наверное, ему не терпится убедиться, что тот, кого он так удачно проатаковал, — уже не более чем падаль.
Мощная пружина громко щелкает, разлапистый стальной якорек, прочертив траекторию полета тросом лебедки, приваренной к моей груди, пригвождает любопытного к потолку кабины. Затем буднично зажужжала лебедка, накручивая обратно трос, и болтающаяся на конце его добыча клюнула носом — видать, якорь засел крепко…
Вертолет взмыл вверх. Но я держал — не отпускал. Он заметался из стороны в сторону, вверх-вниз… Постепенно подтягивая летающий гранатомет к себе, я краем глаза поглядывал за вторым пилотом; этот умник пытался дотянуться до кнопки, включающей кондиционер — должно быть, пилоту казалось, что пришла пора кое-кого проветрить… В какой-то момент этому неугомонному удается коснуться вожделенной кнопки. Но я отпрыгиваю в сторону, рванув трос так, что вертолет перекувырнулся в воздухе, и все предназначавшиеся мне прохладительные струи уходят в реку, небо, песок.
