Тополя стояли вдоль улиц, окутанные волшебными кружевами, отбрасывая на снег длинные голубые тени. Макаров шел, опустив голову, глубоко задумавшись. Очнулся он словно от внезапного толчка.
Оглядевшись, понял, что пришел к дому Юлии.
Особнячок стоял озаренный луной, посверкивая иголками инея, будто и на него была накинута та же волшебная кружевная сеть. Щемящая боль сжала сердце Виктора. Чувство утраты чего-то неимоверно большого было настолько сильно, что он сжал зубы, чтобы не застонать.
Долго он стоял, вглядываясь в темные окна, силясь сквозь них разглядеть нежные черты лица Юлии, ее немного бледные губы и влажные блестящие глаза. Она мечтала стать большой актрисой, и он часто в шутку называл ее «царицей сцены».
— Прощай, царица! — прошептал он и вздрогнул.
Бесшумно открылась калитка, и на улицу, закутанная в теплый платок, выбежала Юлия. Торопливо оглядевшись, она подбежала к Виктору.
— Зачем ты здесь? — спросила она, увлекая его в тень, отбрасываемую тополем.
— Проститься с тобой пришел, — не помня себя от счастья, отвечал Виктор. — Я завтра уезжаю в Среднюю Азию. Надолго, Юлия. Ты слышишь меня?
Он привлек ее к себе. Его руки ощущали ее гибкое тело, упругие груди касались его груди, на своем лице он чувствовал ее теплое дыхание.
— Поедем вместе, слышишь? — бормотал он, как в бреду, целуя ее вздрагивающие губы, ее глаза, осязая губами ее пушистые ресницы.
Она выскользнула из его объятий.
— Нельзя, Виктор, — сказала она, словно смиряя его порыв. — Меня ждет сцена. Неужели ты не понимаешь этого? Прощай, Виктор!
Она повернулась и ушла, словно растаяла в лунном серебристом потоке…
Что это, сон или воспоминание?
А вот снова идет она, тоненькая, изящная, кокетливо приподняв свою гордую головку в тяжелом венчике кос.
Но это уже не тихая полтавская улица. Она идет узкой тропинкой, окаймленной камышом, и камыш качает своими метелками, словно приветствуя ее. Она здесь! Она приехала к нему!
— Юлия! — кричит он и бросается к ней навстречу.
Камыш смыкает перед ним свои упругие стебли. Виктор яростно продирается сквозь заросли, но они становятся все гуще и гуще. И вот между ним и ею поднимаются горы, высокие и неприступные. Срывая ногти, он скользит по каменным уступам, он почти настигает ее, но стремительная горная река возникает на его пути. С грохотом скачет она по уступам, увлекая за собой огромные валуны. Они падают прямо на него. Он поднимает руки и вскрикивает.
— Вставай, — тормошит его Наталья. — Вставай, там рабочие пришли. Требуют расчета. Ты слышишь?
Макаров слышит. Там в конторе, за шкафом, стоит невероятный шум. Слышны крики и ругань.
Он торопливо надевает пиджак, приглаживает рукой волосы, и выходит из своего укрытия.
Яркий свет лампы на мгновенье ослепляет его. Он щурит глаза, силясь разглядеть происходящее. Перед ним толпа рабочих. Впереди стоит землекоп в рваном узбекском халате и черной потрепанной шляпе.
«Куркин», — вспоминает Макаров его фамилию.
В толпе, заполнившей небольшое помещение, он замечает высокого парня с льняными волосами и ямочкой на подбородке, рядом с ним — Марусю, прячущую свои угольные глаза, и многих других рабочих.
Землекопы заполнили все помещение, они дымят цигарками, щелкают семечки. От Куркина сильно попахивает вином.
— За расчетом пришли, — вызывающе глядя на Макарова, произносит он. — Давай расчет, хозяин!
— Что это вам так загорелось? — удивляется Макаров, все еще не пришедший в себя. — Что за спешка?
Рабочие дружно, как по команде, что-то злобно выкрикивают.
— Давай расчет! — кричат они, наступая на Макарова. — Деньги на бочку!
— Откуда же у меня деньги? — пробует их уговорить Макаров. — Я ведь еще и дороги-то не принял. Требуйте у Федорова.
При упоминании фамилии Федорова все загалдели еще громче.
— У твоего Федорова получишь, — кричит Куркин, сверля Макарова злобными глазами. — Он, может, с нашими деньгами смылся уже.
— С утра уехал, до сих пор нет. Все вы одна шайка-лейка.
— А ты назвался прорабом, так и рассчитывай нас.
— У нас поезд ночью идет, — кричит кто-то, широко раскрывая рот. — На другую стройку едем.
Все шумят, перебивая друг друга.
