— Хитенду понадобится больше трех часов на обратный путь. Подождем его звонка, чтобы начать давать наркоз.
Мы привыкли брать трансплантаты на расстоянии, когда наши действия координируются по телефону и должны быть синхронны, чтобы свести к минимуму время, в течение которого новое сердце будет в неблагоприятных условиях. С того момента, когда его заберут, и до тех пор, пока кровь реципиента снова не потечет по его коронарным артериям и мышцам, асфиксия будет полной, оно будет совершенно лишено кислорода. Как при задержке дыхания. Его клетки обратятся к энергетическим резервам, чтобы обеспечить базовый метаболизм и сохранить себе жизнь. Когда они будут исчерпаны, клетки не смогут поддерживать свою структурную целостность и умрут. К вопросу о том, насколько ключевую роль в этой гонке на выживание играет время.
Пусть мы все уже наготове, Михаэля пока не везли в операционную. «Освобождающий» сигнал, окончательно запускающий процесс, всегда исходит от того, кто забирает орган, и сегодня это Хитенду, который должен своими глазами его увидеть и подержать в руках. Убедиться, что оно сильное.
Я вернулся в свой кабинет и лег на банкетку поспать еще немного. Прошел час.
— Сердце хорошее!
За тысячу километров от этого звонка огромный «океанский лайнер» — процесс трансплантации сердца ребенку — пустился в путь.
Аккуратно введен наркоз. Михаэль спал.
Теперь моя очередь.
Я надел шапочку, затянул маску, поправил очки на переносице и налобную лампу, настало время церемониала дезинфекции рук и предплечий. Вальтрауд, которая уже заканчивала подготовку инструментов, помогла мне надеть стерильные халат и перчатки.
Из разреза, сделанного скальпелем, выступила темно-синяя кровь, так мало было в ней кислорода. Подкожная ткань — слой жира — такая тонкая, что сразу показалась грудина. У этого ребенка и правда только кожа да кости. Он достиг стадии сердечной кахексии. Пищеварение требует хорошего кровообращения, а когда оно едва работает, то усвоение пищи происходит в малых количествах. «Когда сердце больно гриппом…»
Грудина рассечена в длину… в четвертый раз. Края аккуратно разведены в стороны. Большая бесформенная масса выполняла какие-то нечеткие движения, едва заметные. Ее нужно было освободить от спаек и четко выделить его основную структуру. Концы ножниц проникли между плоскостями расслоения сердца и сосудов, освобождая их от старых рубцов. Теперь можно продвигаться в глубину. Мы осторожно отодвинули объемное образование. Как будто обидевшись, оно немедленно ответило целой серией сокращений. Это признак чувствительности и чрезмерной возбудимости. От такого нарушенного ритма кровяное давление рухнуло. Кристоф поднял его инъекцией адреналина. Он наклонился к нам:
— Мне все труднее и труднее его удерживать.
— Вижу. Сердце действительно на пределе. Но я хотел бы еще немного продвинуться, прежде чем подключать аппарат. Рассечение так кровоточит, что мне хотелось бы как можно дольше не применять гепарин[51], чтобы организм по возможности сам коагулировал кровь на поверхности рассечений.
Я продолжал рассечение на небольшом расстоянии от этих чувствительных желудочков вдоль сосудов. Привычная анатомия с трудом возникала из массы рубцов подобно бюсту, возникающему из глыбы мрамора под резцом скульптора. Я снова приблизился к самому сердцу. Сначала оно дало себя задобрить, а затем снова принялось беспорядочно сокращаться. Давление упало так низко, что в какой-то момент я думал, что придется начать массаж, чтобы поднять давление. Еще один укол адреналина. Понемногу оно восстановилось. Я догадался о тревожных мыслях Кристофа и опередил его вопрос:
— Такие упражнения становятся слишком опасными. Введи ему гепарин, и будем переходить на аппарат.
Когда кровь стала более жидкой, мы ввели канюли и подключили их к аппарату искусственного кровообращения. Запуск. С этого момента кровообращение Михаэля зависело от аппарата, а не от слабого сердца, готового остановиться.
— Ну и где он там, перевозчик наш? Кто-нибудь знает?
— Нет, он выехал из той больницы больше трех часов назад, но с тех пор от него нет известий.
