Тем не менее я помню, что в то утро пришел к Люси очень рано. Она лежала в постели, проснувшаяся, с чуть усталым видом.
— Как дела, Люси? Не очень сильно болит?
— Нет, спасибо, все нормально.
— Вчера все прошло хорошо. Мы смогли удалить опухоль целиком и, главное, сохранили все легкое.
— Я знаю, мне уже сказали. Спасибо вам большое.
— Нет проблем, Люси, мы с радостью это сделали. Сегодня будет самый тяжелый день для тебя. Но завтра станет лучше, и ты, наверное, уже сможешь вернуться в палату.
— Все в порядке, не так уж все и плохо.
— Ну все, хорошего дня, до скорой встречи.
Да, эта девочка необыкновенная. Она — боец, достойный восхищения. Часто говорят, что такие бойцы лучше борются с болезнью, чем те, кто жалуется или отказывается от всякой борьбы. Если это правда, то Люси скоро пойдет на поправку.
День выдался длинным, и только поздно вечером я снова заглянул к девочке. Люси спала, но коллеги заверили меня, что день прошел спокойно.
На следующий день, как всегда, мы по-быстрому зашли в отделение реанимации, перед тем как отправиться в операционный блок. В сопровождении ассистентов и медсестер мы заглянули и к Люси. Ее уже можно было переводить в палату. Я спросил коллег:
— А что с диафрагмальным нервом? Он все-таки действует? С трудом верится.
— С правой стороны диафрагма немного приподнята, но так было еще до операции. Во всяком случае, никаких проблем с дыханием нет.
— Да, я вижу. Возможно, этот нерв уже подвергся опухолевой инвазии еще задолго до операции. И так как все развивалось очень медленно, то были гипертрофированы другие дыхательные мышцы.
Операции следовали одна за другой. Обходы прооперированных вся бригада совершала в быстром темпе. Время для нас — упрямый спорщик, который то и дело препятствует нормальному ходу дня и решительно уничтожает все моменты передышки. Особенно те, когда мы могли бы уделить немного времени тем пациентам, которые чувствуют себя неплохо, или тем, кто особенно нас тронул. Как, например, Люси, это поразительное сочетание чистосердечия и решимости.
Я хотел зайти к ней и побыть подольше, поговорить с ней, лучше ее узнать, послушать, что она расскажет о своих планах, мечтах, о том, что ей нравится. Я думал об этом много раз, но то не находил времени, то забывал, когда время было.
Ее выписали из больницы, а я так и не побыл с ней подольше.
Три недели спустя Стелла показала мне письмо от Люси. Почерк у нее был уже практически взрослый, хотя еще оставалось что-то детское в использовании разных цветов, в оформлении текста, в маленьких рисунках — цветочках и сердечках, украшавших страницы. Та особенная зрелость, которая так удивила меня, была в самом тексте. Может быть, призрак возможной смерти заставил ее так быстро повзрослеть? Или просто она была очень рано созревшим ребенком?
Она еще раз благодарила меня и уверяла, что чувствует себя хорошо. Новость эта очень обрадовала меня. В конце послания она спрашивала, не могу ли я прислать ей «фотографию ее хирурга с автографом».
У меня было несколько фотопортретов на глянцевой бумаге, которые делал профессиональный фотограф. Я взял две фотографии и подписал одну по-немецки, а вторую по-французски:
«Люси,
С большой надеждой на выздоровление.
С огромной надеждой!»
— подписал и отправил ей.
И снова я целиком погрузился в работу. Снова предсердия, желудочки, клапаны и сосуды бросали нам вызов. Снова недели пролетали как дни, с бешеной скоростью. Несколько раз я встречал того коллегу-онколога в подвальных коридорах и всякий раз спрашивал:
— Как дела у Люси?
— У нее все хорошо.
— А что там опухоль, которую мы удалили? Она была мертва?
— Не совсем. Было несколько активных очагов, несмотря на предварительное лечение. И поэтому мы продолжаем химиотерапию.
— А прогноз? Благоприятный же! Или нет?
— Пока трудно определить.
Время бежит, и вот промчалось полгода. Люси исчезла с моих радаров до того момента, когда мы с бригадой обедали и подошел тот самый коллега-онколог, нагнулся к моему плечу и бесцветным от горя голосом прошептал:
— Вчера, в воскресенье, Люси скончалась.
— Что?!!
Я подскочил, как от удара молнии.
