– Он погружен во мрак, пусть же не пробуждается! – Положение эмира действительно говорило о глубоком покое: руки его были сложены на груди крестообразно, сам он был обращен к стене, на лицо свешивался широкий рукав, и только лоб оставался открытым; необыкновенно подвижное тело его теперь было в покое, длинные ресницы опущены над проницательными глазами, а вся фигура скорее походила на неподвижное мраморное изваяние, чем на живого человека; ровное, спокойное дыхание свидетельствовало о сладком сне. Спавший представлял резкую противоположность стоявшим возле него мощным фигурам: пустынник в козьей шкуре, с суровым выражением лица державший над ним лампаду и рыцарь, выражавший всем своим видом любопытство.
– Он крепко спит, – сказал пустынник тихим голосом, затем повторил уже сказанные слова, придавая им теперь иной смысл: – Он погружен во мрак, но наступит и для него день пробуждения и озарит его. О Ильдерим, твое миросозерцание так же тщетно и суетно, как помыслы, волнующие твое воображение во время сна. Но трубный глас коснется и твоего слуха, и сон твой рассеется!
После этих слов отшельник дал рыцарю знак следовать за собой. Оба они возвратились в часовню; Теодорик подошел к алтарю и нажал пружину, вделанную в стену. Повинуясь давлению руки, она открыла взору железную дверцу в стене пещеры, сделанную с таким искусством, что стоило большого труда различить ее. Пустынник, помазав петли лампадным маслом, отворил ее. За дверью скрывалась узкая лестница, высеченная в горе.
– Возьми покрывало, которое я держу, – сказал пустынник рыцарю печальным голосом, – закрой мне им лицо, потому что я недостоин смотреть на святыню, которую ты увидишь.
Сэр Кеннет беспрекословно повиновался и обернул голову пустынника покрывалом. Старец шел по лестнице, как человек, хорошо знакомый с этим ходом; лампаду он отдал шотландцу, который следовал за ним по узкой лестнице. Наконец они остановились на маленькой площадке: с одной стороны к ней примыкала небольшая лестница, с противоположной – также виднелись ступени, ведущие далеко вверх. В стене была встроена готическая дверь, украшенная резьбой и колоннами; калитка, высеченная в ней, вся была обита железными листами по обычаю того времени. Пустынник направился к ней, по мере приближения к двери поступь его становилась менее твердой.
– Сними свою обувь, – сказал он спутнику, – место, на котором ты стоишь, священно. Изгони из глубины сердца своего все земные, греховные помыслы: здесь они будут вменены тебе во грех.
Рыцарь исполнил приказание пустынника, последний, казалось, был погружен в тихую молитву. Пустынник ближе подошел к двери и сказал рыцарю, чтобы тот постучал три раза. Сэр Кеннет повиновался, дверь распахнулась сама собой, по крайней мере он не заметил, кто бы мог отворить ее. Ослепительный свет, хлынувший из раскрытой двери, и сильное благоухание на минуту поразили его. Он отступил на несколько шагов, но через некоторое время пришел в себя, и глаза его, ослепленные резким переходом от тьмы к свету, постепенно привыкли к нему.
Войдя в помещение, он увидел, что свет исходил от серебряных лампад, в которых горело чистое масло с благовонными смолами. Лампады эти спускались на серебряных цепях со свода небольшого готического придела[3], высеченного в скале, так же как и все жилище пустынника. Но предметы в жилище Теодорика были выполнены грубо, здесь же каждая вещь указывала на руку искусного каменотеса. Весь свод был укреплен на шести прекрасно высеченных колоннах, арки, соединявшие их, были покрыты резными украшениями. С обеих сторон придела в высеченных в стене нишах виднелись изваяния апостолов.
В глубине придела с восточной стороны стоял алтарь, он был задернут шелковой, богато вышитой золотом персидской занавесью, за которой скрывалось изображение или мощи прославленного святого.
Погруженный в свои мысли, рыцарь приблизился к алтарю и преклонил колена. Внезапно занавесь отдернулась, и взору рыцаря представился ковчег, сделанный из черного дерева и украшенный серебром, с двойными створчатыми дверцами, в миниатюре изображавший древнюю церковь.
