— Встаю, встаю… Через час буду на аэродроме.
Мне сразу стало грустно. Минут десять спустя Бережков появился свежевыбритый, одетый, улыбающийся.
— Я слышал, как вы тут напевали, — сказал он, здороваясь.
Я изумился.
— Разве? Я как будто скромно молчал.
Бережков пропел:
— «Ах, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети». — Глядя на меня смеющимися зеленоватыми глазами, он развел руками, изображая извинение. Но птичка, к сожалению, улетает.
— Вы шутите, а я в самом деле огорчен.
— Ничего, после пятого станет гораздо легче.
— Но ведь вы обещали: после двадцать пятого…
— Не вышло. Небольшая авария.
— У меня тоже авария. Но я мрачен, а вы поете.
Бережков рассмеялся.
— Конечно, не очень приятно, когда на испытаниях в твоей машине что-нибудь ломается, но я в таких случаях всегда говорю: «Если бы здесь не треснуло сегодня, то завтра развалилось бы в полете. А теперь нам видно, что у нее болит». Сейчас поеду. Разберемся.
— А мне с вами нельзя, Алексей Николаевич?
— Нельзя.
— Секрет?
Кивнув, Бережков предостерегающе поднял указательный палец.
— Тссс… Ни звука.
Его глаза опять смеялись. Давно минули приключения его молодости, он был уже крупным конструктором, и все-таки в нем жил, в нем играл прежний Бережков.
— Нельзя, — сказал он серьезно. — Но после пятого…
— Что — после пятого?
— После пятого, если не помешают сверхъестественные силы, все можно будет рассказать.
Он пригласил меня в столовую.
— Позавтракайте со мной…
Из кухни на шипящей сковородке принесли нарезанную ломтиками ветчину с зеленым горошком. На глубокой тарелке подали нашинкованную свежую капусту.
— Эликсир молодости! — возгласил Бережков, глядя на капусту. — Мое ежедневное утреннее блюдо.
Мне, однако, было ясно: нет, не капуста является для него «эликсиром молодости». Таким искрящимся, таким молодым в сорок лет его делало, несомненно, упоение творчеством, огромной работой и, в частности, какой-то еще неизвестной мне большой задачей, о которой он только что молвил: «Ни звука».
Я сказал:
— Может быть, Алексей Николаевич, вы что-нибудь пока расскажете? Используем эти десять минут, а?
— Хорошо. Только не больше десяти минут. Хотите, один потрясающий эпизод тысяча девятьсот девятнадцатого года?
— После небезызвестной вам истории с мотором «Адрос», — начал Бережков, — в моей жизни был период, когда я брался то за одно, то за другое, а затем развернулась грандиознейшая эпопея под общим наименованием «Компас»… Подробно обо всем этом я вам доложу особо, а пока сообщу лишь самое необходимое о «Компасе». Однажды весной тысяча девятьсот девятнадцатого года ко мне влетел Ганьшин.
— Бережков, ты нужен. Бери мотоциклетку, едем.
— Куда? Зачем?
— К Николаю Егоровичу Жуковскому. Он получил письмо от Совета Народных Комиссаров. Просят, чтобы он помог построить эскадрилью аэросаней для Красной Армии. Сегодня у него первый раз соберется «Компас».
— «Компас»? Что это такое?
— Комиссия по постройке аэросаней. Сокращенное название. Ты тоже зачислен туда членом. А я, как видишь, послан за тобой.
— Пожалуйста, готов… Хотя у меня есть одно маленькое «но»…
— Только одно? Какое же?
— Я никогда не занимался аэросанями.
— А кто ими занимался? Только Гусин и Ладошников. А теперь впервые на земном шаре нам предстоит начать постройку аэросаней в промышленном масштабе. На войне такой род оружия еще никогда не применялся. Это будет механическая конница на лыжах.
— Черт возьми, замечательная мысль!
— Посмотрим, что ты запоешь, когда у нас ничего не выйдет. А по всей вероятности, так оно и будет.
— Ну, ну, не каркай… Едем!
И мы отправились к Николаю Егоровичу.
Жуковский был основателем, так сказать, духовным отцом «Компаса», а практическим руководителем, председателем комиссии стал другой выдающийся профессор Московского Высшего технического училища, глава кафедры двигателей внутреннего сгорания, специалист по авиационным моторам Август Иванович Шелест.
И вот спустя несколько месяцев после того, как мы взялись за постройку аэросаней (интереснейшие перипетии этих месяцев ваш покорный слуга изложит в следующий раз), как-то ночью, во время заседания «Компаса», — а должен вам сказать, что мы заседали невероятно часто и главным образом по ночам, — раздался телефонный звонок. К телефону подошел Шелест. После первых же фраз он повернулся к нам и ожесточенно замахал рукой, требуя полнейшей тишины. Все смолкли. Был слышен только голос Шелеста:
