— Извините, я сейчас должен уйти.
И с пылающими, как маков цвет, ушами побежал в переднюю. За ним пошел Ганьшин. Туда же поспешила Мария Николаевна.
— Что с тобой? Куда ты?
— Нашел, Ганьшин, нашел! — закричал Бережков.
— Подожди, но куда же ты?
— Чертить! Запрусь от всего мира…
— Стой! Ты, брат, кажется, хочешь унести чужую шапку.
— Разве? А где моя?
— Стой! Куда ты? — Ганьшин ухватил друга за пуговицу пальто. — Ведь тебе завтра вести аэросани. Ты всех своих подведешь.
— Ганьшин, придумай что-нибудь. Позвони сейчас же Шелесту, что я внезапно заболел.
— Ты, кажется, в самом деле болен…
— Да, да. Прекрасно болен. Понимаешь? Ну, пусти. Он вырвался и устремился к двери. Сестра крикнула:
— Алеша, и мне пойти? Тебе что-нибудь надо?
— Ничего… Только обвязать телефон подушкой. Нет, двумя подушками.
И он выскочил на лестницу. Вдогонку прогремел бас Ладошникова:
— Бегите и вы, Мария Николаевна. Мы вам поручаем этого одержимого.
— Что же вы там хотели рассказать? — с интересом спросил я. — И что у вас внутри в тот момент произошло?
— Хотел преподнести историю водяного бака.
— Какого бака?
— Неужели я вам не говорил про этот случай?
— Нет.
— Не понимаю, как я это упустил? Ведь это — колоссальное событие в моей жизни.
И Бережков поведал мне историю, которую не успел рассказать на вечере у Ганьшина.
— С той ночи, — сказал он, — когда мы оконфузились, не сумев завести мотор, меня не оставляла мысль, что надо придумать какую-нибудь несложную вещицу для того, чтобы в любых условиях, на любом морозе быстро согревать мотор. Вскоре представилась возможность осуществить эту идею. В АДВИ имелся отдел аэросаней, и я, не оставляя многих других дел, которыми занимался в институте, стал строить аэросани собственной конструкции. Помню, я с упоением нарисовал прелестные обтекаемые формы этих аэросаней. Все неуклюжие части, которые обычно очень грубо, очень неэстетично выпирают, я постарался втянуть внутрь под единую красиво выгнутую линию. Затем пришел черед моему маленькому изобретению. Я придумал очень простую вещь, такую, которую не менее сотни лет все знают без меня: самовар. Да, решил вмонтировать в мои сани самовар или водяной бак, действующий подобно самовару. Несколько щепок, несколько сухих березовых чурок, для которых всегда найдется место под сиденьем, и во всякую пургу, в любом пустынном снежном поле у меня будет кипяток, чтобы быстро отогреть и легко пустить мотор. В моем рисунке бак и его трубки составляли приятную волнистую линию, вписанную в профиль саней.
Наконец сани были выстроены. Все испытания они прошли отлично. Был объявлен пробег Москва — Ярославль. В числе участников фигурировал, разумеется, и ваш покорный слуга. На старте я всех поразил моей новинкой; все критически рассматривали мои сани и необыкновенный «самовар», отпуская по этому поводу всякие шутки, со смехом прорицая мне разные беды. В ответ я скромно улыбался. Через некоторое время я уже мчался впереди всех по блестящей целине, по насту. В Ярославль я пришел первым. Пройдя черту финиша, я сделал крутой поворот или, как мы говорим, вираж, и в облаках снежной пыли опять подкатил к этой черте, где ожидали победителя. Открываю дверцу… Красивейшая девушка преподносит мне букет цветов. Нет, два букета… Она дарит мне прелестную улыбку. И вдруг…
Тут Бережков рассмеялся.
— Для гостей Ганьшина, — сказал он, — я, наверное, еще многое присочинил бы: какую-нибудь захватывающую вставную новеллу. Лишь потом в рассказе последовал бы потрясающий эффект. Вам я этот аффект выложу сразу. Ярославль, финиш, заветная черта победы, букет цветов и прочее и прочее все это было еще очень далеко, обо всем этом я лишь размечтался, сидя за рулевым управлением моих несущихся аэросаней. Вдруг меня сильно подбросило. Крак! Раздался неприятный звук, будто что-то сломалось или треснуло. Канава! Ее я не заметил. Однако после толчка сани снова скользили, лишь немного потеряв скорость. Продолжалось мерное гудение мотора. С минуту я прислушивался. Как будто все обошлось. Я осторожно прибавил ходу. Сани слегка рванулись, и вдруг что-то забарабанило, заскрежетало по обшивке. Что такое? Ведь сани безотказно идут, отлично выдержав удар. Что же там бьет, царапает обшивку? Уже догадываясь, я с упавшим сердцем нажал на тормоза. Сани остановились, я вылез. Так оно и есть. Мой прелестный водяной бак оторвался при толчке. Вдоль саней свисали разорванные трубки. Испустив проклятие, я достал инструменты и принялся отвинчивать болтающиеся жалкие остатки моего изобретения. Мимо проносились участники пробега, издеваясь надо мной.
