Когда мамаша Леже увидела, что муж стоит рядом со стулом, бред ее вспыхнул гневом. Леже ей соврал: он и не думал поджидать ее на косогоре.
«Матушка Леже, вы умираете…» Она умирает, а он тут расселся! Если бы он отправился вслед за другими стариками их деревни, она была бы горда и счастлива. Но он на косогор не собирался. А еще говорил, что никогда ее не покинет!
Ей хотелось, чтобы Анатоль ушел первым. Иначе черная птица и Фердинанд никогда не оставят ее в покое. Если бы только она могла подтолкнуть его за плечи…
— Иди, — сказала она. — Я буду говорить куда.
Папаша Леже послушался. Он наклонил вперед свое длинное тело и, вытянув руки и шаркая ногами, понес в лунном свете на другой Конец комнаты собственную ночь:
— Впереди что-нибудь есть? — Спрашивал он.
— Иди прямо.
Руки папаши Леже во что-то уперлись.
— Женушка, я, кажется, возле стола.
— Иди влево… так… дальше… мой дорогой.
Умирающая следила за каждым движением старика. Она теряла последние силы. А черная птица долбила и долбила…
Папаша Леже остановился, шаря перед собой руками:
— Еще далеко?
Совсем рядом, в шаге от него, звякнуло оконное стекло.
— Иди, не бойся!
Слепой ощупал стекло в обеих рамах и тут же сильно ударился лбом о раму окна. На секунду он застыл, оглушенный, не помня, как здесь очутился.
— А теперь куда идти? — спросил он.
— На косогор, — ответила мамаша Леже.
Тогда папаша Леже заметался: хотел вернуться обратно на место и ушиб ногу об угол стола, отпрянул, долго блуждал, ощупывая руками стены и мебель. В конце концов нашел камин, потом свой стул и уселся, совершенно измученный.
В тишине было слышно только, как раскачивается маятник напольных часов. Теперь папаша Леже знал, что его женушка больше никогда не поведет его за руку. И знал, что самые прекрасные образы Мари, которые сохранились в его памяти — Мари на дороге в тот осенний вечер, когда они бежали наперегонки и он ее впервые поцеловал, Мари в свадебной фате, Мари у копны сена в первые месяцы беременности, когда еще ничего не было заметно, — недолго будут с ним оставаться и тоже уйдут в вечный сон.
«Матушка Леже…» Она заснула или потеряла сознание?.. У нее было такое чувство, что она всплывает со дна озера. «Да доктор, я умираю. А кто теперь будет брить моего Леже? Чужую руку он не вынесет. А кто приготовит ему рагу?»
Толстая перина, обшитая красным кумачом, поблескивала в лунном свете и топорщилась над ее животом, как во время беременности.
— Анатоль, дай мне шитье, — попросила она.
Анатоль не ответил. Он заснул, привалившись к окну. В его возрасте трудно держаться…
Да нет, вот он здесь, стоит рядом и говорит:
— А где твое шитье? Веди меня, ты же знаешь…
А косогор? Он что, забыл? За столом ему всегда подавали первому. В церковь он входил первым. Всегда и везде она следовала за ним и тем была счастлива. Она заставит его и умереть тоже первым.
— Иди, впереди ничего нет.
Папаша Леже снова сильно ударился ногой и перевернул скамейку.
Церковные часы пробили полночь. Папаша Леже остановился, чтобы сосчитать.
— Но ты же не можешь ничего видеть, уже глубокая ночь. И как ты будешь командовать?
— Я все вижу, луна ярко светит… Все, ты пришел… слышишь? Перед тобой буфет, открой его. Там, внизу, слева…
Старик наклонялся медленно, рывками.
«И правда видит», — подумал он, нащупав пальцами корзину для шитья. Поднялся он с еще большим трудом.
— Держись стены… Иди, иди, не бойся.
Папаша Леже думал, что постель совсем в другом направлении, но он все-таки пошел. Руки у него были заняты корзинкой. Совсем близко он услышал тиканье часов и решил их обойти, а вместо этого налетел на них со всего размаху.
Старые часы с высоким и тонким корпусом закачались на неверных ножках. Одна из них, источенная жучком, видимо, обломилась, потому что папаша Леже почувствовал, как часы наклонились и прижались к его плечу. Тогда он бросил корзинку и стал воевать с часами. И тут звон, который не работал уже много лет, вдруг проснулся. Гиря быстро заскользила вниз, застучали обезумевшие шестеренки, а колокольчик начал вызванивать все часы подряд.
Папаша Леже пригнулся, сраженный не столько усталостью, сколько всем этим шумом. У него разболелась голова, лоб горел. В конце концов, разбились, так разбились, и пусть падают, куда хотят. Им тоже уже пришло время.
