В общем, идти к тёте Зое я отказался, страшно. Вернулся домой и вытащил из подвала закатки, стоявшие на средней полке. Вода прибывала. К обеду она уже заливала дорогу у дома Погребняков. Сразу же появилось городское начальство. Прислали грейдер. Он два раза прошёлся по кювету вдоль нашего огорода, а толку? Островок уже полностью затопило. Вода в нашем колодце обрела коричневый цвет, её можно было черпать ведром без всякого журавля. Лужа, с которой всё начиналось, подтапливая фундамент хаты, простиралась до дальних грядок.
Екатерина Пимовна геройствовала у своего порога. Собирала тряпкой воду, просочившуюся сквозь мешки, и выплёскивала во двор полные вёдра. Лишённый ошейника кобелюка очень культурно бегал по улице, всех сторонился, ни на кого не гавкал, а лишь обсыкал заборы соседских дворов.
Мы с бабушкой пообедали без аппетита. Дед вообще домой не явился. Они с мужиками перекусывали по-походному, не отходя от лопат. Там, где вода из кювета прорывалась сквозь насыпь с жилой стороны, её останавливали гуртом, то есть всем обществом.
Летнее солнце проглядывало сквозь белые кудрявые облака, давило влажной духотой и будто ехидно посмеивалось: «Моё дело обеспечить температуру, которую обещали синоптики, а что там ещё происходит, касается только вас».
Последний аврал случился возле двора Жохаревых. Я относил деду фляжку с охлаждённым компотом и видел, как мутный поток в кювете вдруг закружился воронкой и нашёл себе новое русло – неудержимо хлынул из-под нижнего ряда мешков. Дядька Трофим приволок из сарая лист кровельного железа и отдал на растерзание кучу деловой глины, приготовленной для штукатурки внешних стен нового дома. А Жох сидел верхом на заборе, беззаботно болтая ногами, и делал вид, что всеобщая суета его не касается. Меня он принципиально не замечал, старательно отворачиваясь.
Самое интересное в наводнении – это его спад. Люди устали стоять на ногах. Они рассаживаются по скамейкам у близлежащих дворов. Изредка то один, то другой выходят к обочине, чтобы проверить, всё ли в порядке. А у меня ещё силы невпроворот, и работа – не бей лежачего. Максимум, что попросят, – это сбегать за куревом или справиться, как там дела у бабушки Кати. А остальное время я торчу на дороге. Здесь у меня свои ориентиры. Я первым увижу, когда неприметный камешек высунет из-под воды серую плешь, стремительно подсыхающую в лучах вечернего солнца. Потом где-то рядом обнажится другой, третий. Это значит, пик паводка уже позади. Можно обрадовать деда.
– Да ну! – недоверчиво хмыкает он. – Не может такого быть. Тебе, наверное, показалось.
Не хочет вставать. Ноги отказываются идти. У него там рана на ране. И кулаки поднимали на вилы, и финны стреляли пулями, и немцы осколками рвали. Я тоже в сопоставимые годы не шибким-то был марафонцем. Ох и крутило на непогоду мою ходовую! Нет, нас, стариков, время не лечит, а учит беречь силы. Впрочем, какой я сейчас старик? Только душой…
– А ведь правду сказал мальчонка, спадает вода, – не выдержал, сходил на дорогу кто-то из взрослых. – Наша взяла, мужики!
Дед встаёт, тяжело опираясь на штыковую лопату:
– Пошли, Сашка, домой. Отвоевались!
Река будет отступать по три сантиметра в час и успокоится в русле ближе к утру, когда стая голодных ворон закружится над островком, вылавливая из луж зазевавшихся пескарей. За водой для питья придётся ходить к железной дороге. Там, за железным баком, у смотровой ямы, стоит технический кран. С него навсегда снимут ручку, когда в нашем депо не останется ни одного паровоза.
«Всему своё время, и время каждой вещи под солнцем».
А солнце ещё не село. После домашнего ужина всех мужиков с Железнодорожной улицы опять ожидает аврал. Нужно будет убрать с обочин мешки с песком, кое-где выровнять грунт да привести в порядок дворы, где живут старики и вдовы.
Закончится всё у бабушки Кати. Она вымоет пол последним ведром воды, принесённым стихией, накроет на стол и позовёт всё общество в хату. Каждому – персональный поклон. Только я туда уже не пойду. Усталость на глаза давит. Да и негоже слушать мальчишке пьяные разговоры.
