Глава 20. Всё ещё впереди
Перед сном я долго ворочался. Представить себе не мог, какие слова сумела найти Пимовна для моей безутешной бабушки? Чем успокоила? Вернулась она заметно повеселевшей. Ни тучки в просветлённых глазах. Почти до полуночи сидели мои старики рядышком за столом и ворковали. Только и слышно: стук, стук! Это дед разбивал ручкой ножа грудку пилёного сахара. И для себя, и для неё. Где добыли? Наверное, бабушка Катя подсуетила. Есть ещё такой дефицит в магазинах «Сельпо».
В неплотно прикрытой двери застыла полоса света. Тянется по домотканому коврику до противоположной стены и вздымается вверх, к портрету отца. Мамку не видно, но я знаю, что она рядом и справа. Это самое последнее место на свете, где они ещё рядом.
Нет, повезло моим старикам с любовью. Она у них тёплая, незаметная, как свет негасимой лампады. Потушить её сможет только чья-нибудь смерть. И то вряд ли. А вот у отца с матерью совершенно другое чувство, имя которому страсть. Со скандалами, ревностью, ежедневным битьём посуды. И вместе трудно, и врозь грузно. Я же, в плане любви, совсем пролетел. Нет её, той, по-детски наивной, до бессонницы, со слезами в подушку. После драки с Напреем смотрел я на Соньку, смотрел. Хоть бы что-нибудь в душе шевельнулось. Холодная пустота. И кто я теперь после этого? Не пацан, а какой-то моральный урод. Когда же это всё закончится?
С полуночными петухами свет в доме погас. Мои старики ушли ночевать во двор. Жарко им в доме. Я тоже отъехал с мыслью о завтрашнем дне. Что подарить куму: «Путешествие на утреннюю звезду» или «Урфина Джюса»? Во память! За пенсией собирался, очки не мог разыскать, а помню ещё, что читал в его возрасте.
Утром привезли уголь за аренду нашей трамбовки. Я был на островке, занимался своим велоблоком. Вставил окучник на место седла и ударами молотка корректировал угол атаки. В общем, увлёкся. Даже не сразу расслышал, что это стучат в нашу калитку. Надо бежать. Немножко не вовремя, блин!
Валерий Иванович был весел. Смеялся, шутил и обзывал меня женихом. Наверное, Бабка Филониха вела себя молодцом и больше не попрекала родителей хреновым генным набором.
У кювета тарахтел трактор. Прежде всего я заглянул в кузов. Кучка всего ничего. На выпуклый военно-морской глаз – куб с небольшим. А виброплиту почему-то не привезли.
Дед расстелил у забора кусок брезента, только дядька Мансур промахнулся, половину просыпал мимо. В любом случае какую-то часть угля пришлось бы таскать вёдрами из разряда «поганых», но и с ними случился облом. Хоть по соседям беги – сыскалось всего два. Как водится, сбежался народ. Физически поработать мне не позволили. Отрядили держать калитку.
В детстве я был мужичком жадненьким. До сих пор помню название книги и имя того пацана, что взял её почитать, да так и замылил. Вот и сейчас стоял заворотним бекарем и всё прорывался спросить: куда же, в конце концов, подевалась моя трамбовка? А мимо меня сновали работные люди: дед Иван с одноколёсной тачкой, жилистый тракторист с вёдрами в обеих руках, мужики со смолы, приспособившие вместо носилок дырявое оцинкованное корыто… И не было в этом людском потоке вменяемого конца, как и в любимой дедовой приговорке:
«– Мы с тобой шли?
– Йшлы.
– Кожух нашли?
– Найшлы.
– А где ж тот кожух?
– Так мы ж його пропилы. Мы ж с тобой йшлы?
– Шли…»
Он, кстати, как и пахан Бабки Филонихи, махал подборной лопатой. Тоже наука. Нужно насыпать так, чтобы дно у корыта не провалилось, а деда Ивана не заносило на поворотах.
Бабушке было некогда. Она гладила для меня рубашку и брюки, паковала в пакет «Урфина Джюса», готовила закуску под магарыч. Общественный труд в обычае был со своими нюансами.
Помню, Вовка Хурдак по кличке Кошачий Зуб, сосед семейства Григорьевых, дембельнулся из армии. Невесту нашёл, отгулял на миру свадьбу да пошёл с матерью по дворам. И к нам заглянул: так, мол, и так, земной вам поклон. Заливаем фундамент нового дома. Просим помочь.
