Как это интересно – читать старую прессу! В памяти всплывали названия несуществующих государств, имена забытых политиков, даже таких, о которых я раньше слыхом не слыхивал: Джордж Кристиан, Роберт Макклоски, Дэвид Дин Раск. Это чиновники из Пиндосии. От имени Белого дома, строго по очереди, они озвучивали позицию своего государства.
Первый сказал: «Соединённые Штаты приложат все силы, чтобы добиться прекращения военных действий, положить начало мирному развитию и процветанию всех стран региона». Второй уточнил: «Мы призываем стороны конфликта поддерживать Совет Безопасности в его стремлении немедленно установить перемирие. США останутся нейтральными в помыслах, словах и действиях». А часом позже тот же госсекретарь Дэвид Дин Раск официально истолковал, для тупых, высказывания своих подчинённых: «Хочу подчеркнуть, что в любом своём значении слово „нейтральный“, которое символизирует великий принцип международного права, не подразумевает безразличия. Тем более безразличие недопустимо для нас, так как, подписав Устав Организации Объединённых Наций и являясь одним из постоянных членов Совета Безопасности, мы приняли очень серьёзное обязательство делать всё возможное для поддержания мира и безопасности во всём мире».
Это уже не двойные, какие-то тройные стандарты.
А вот генерал де Голль порадовал новизной. Он заявил, что Франция придаёт меньшее значение узам, связывающим её с Израилем, чем своим давним и тщательно оберегаемым интересам на Ближнем Востоке. Чтобы не подвергать эти интересы опасности, она должна занимать подчёркнуто нейтральную позицию, но в то же самое время «осудит ту сторону, которая нападёт первой».
Президент Югославии Тито высказался без дипломатических экивоков. По старой партизанской привычке он прямо пообещал оказать полную поддержку Египту в его справедливой борьбе. В том же ключе высказались сразу одиннадцать арабских государств.
Карты боевых действий и сводок с места событий в газетах ещё не было. Военные корреспонденты рассказывали о суровых буднях Каира. В городе шли учения по гражданской обороне. Несколько раз в день подавались сигналы учебной воздушной тревоги. Люди дружно гасили свет, не отходя от приёмников. В эфире звучали военные марши, изредка – короткие сводки. Утром сказали, что сбито двадцать три израильских самолёта, к вечеру эта цифра выросла до сорока двух. Армейские ставки не подавали признаков жизни…
О возвращении бабушки оповестил Мухтар. Услышав её голос, он всегда рисовал хвостом правильные круги. Ещё бы – кормилица!
– Болееть он, – доносилось откуда-то с улицы. – Ох, даже не знаю. До завтрева вряд ли выздоровить…
С кем она там разговаривает? Сквозь щели в заборе мудрено рассмотреть. Но кажется, с кем-то из взрослых. Витьку Григорьева она бы отшила одной-единственной фразой: «Не выйдеть, и всё!» А тут… слишком долго и обстоятельно. Ладно, пора линять. Нужно будет, сама расскажет. Я аккуратно свернул газеты, засунул в почтовый ящик, вернулся в большую комнату и продолжил болеть во всех смыслах этого слова. За себя да за друга Ивана, которому удача не помешает.
В этом плане всё-таки хорошо, что кардинальная альтернатива миру ещё не грозит. Пули будут попадать в строго определённое место, снаряды падать в одну и ту же воронку, а шары спортлото выкатываться на лоток в такой же последовательности, как раз и навсегда зафиксировано в ещё не написанной истории тиражей.
Наконец лязгнула пружина калитки. Бабушка закончила свои «траляляшки» и важно прошествовала мимо окна.
Все старики того времени одевались почти одинаково. У дедов на голове фуражки, шитые на заказ из диагонали защитного цвета, который впоследствии назовут ненашенским словом «хаки». У справных хозяек в ходу валяные ноговицы, прошитые лайковой кожей, цветастые платья ниже колен, а на плечах лёгкие куртки из чёрного бархата и пуховые платки. Настоящий оренбургский платок легко отличить от подделки: при кажущейся величине он должен легко проскальзывать сквозь обручальное колечко любого размера.
Елена Акимовна тоже держалась за эту моду. Она у неё была одна и на всю жизнь. Дед, правда, фуражек защитного цвета не признавал, жарко в них голове при его ранении. Дома обходился соломенной шляпой, а в город надевал фетровую.
