ГЛАВА ВТОРАЯ, В КОТОРОЙ СПОРЯТ С ИММАНУИЛОМ КАНТОМ
Всем заправляет главный Предиктор. Татаромасоны чтят своего вожака, отдают ему честь и много чего еще. Лицезреть Предиктора считается огромной удачей. А уж говорить с ним, или дотронуться до него, или поцеловать в щечку! Предиктор — большой человек, чего уж там…
А вы его видели? — спрашивал заинтригованный Шопенгауэр. Видеть суку не видели, но слышал с рождения, объяснял Добрыня, хлебая неиссякаемый муромский портвешок. Меня мамка этим козлом в детстве пугала. Вот и вырос ты запуганный как зверушка, печально разводил руками поповский сын. Но-но, зыркал старшой на Леху.
А что, не дает поганец спокою? — любопыствовал гость. А то, отвечали хором. Ночами посевы топчет, как свинья, сетовал сам Илюха. Народную стройку подорвал на соседнем хуторе, вспомнил Добрынюшка. Стекло, гад, сует в народное масло! — брызгал Леха слюной. А откуда известно, что это он? — не отставал настырный немчура.
Ясно дело, что не он, говорили наивному. Как сам не понимаешь? Шестерки его беспредельничают. Агентура вредоносит. Засланцы под каждым кустом. Предиктор — это сила, вздыхали мужественные.
Поотвинтим ему рога, твердо сказал Шопенгауэр. И не таким умникам откручивали. Узнать б только, где вражина гнездо свил. Да и нагрянуть всей братвой, положить охрану мордой в пол, а злодеюку вывести под белы рученьки. И предать под народный суд. А ежели упираться вражина станет, завалить его прямо там, козла, контрольным в черепушку.
— Вот это дело, — сказал Алеха. — Это я понимаю.
А сапог-то, чай, повкусней веревки?
Грызи, женушка, че дают!
— Ненавижу мерсы S-класса, — говаривал пацан в кургузом пиджачке. Чего в них хорошего-то, в мерсах? Дорогие, черти. «Линкольн» в два раза подешевле, а размером покруче будет. Ну их, шестисотые, выпендреж один. А я парень экономный, на старость коплю.
— Знаете, чего нужно делать с правительством? — предлагал оратор. Надо по справедливости. Закопать живьем в землю.
— Ха-ха-ха, гы-гы-гы.
Так хохотал на это Артур Шопенгауэр.
«Я забыл на секунду: чтобы здесь был свет, ток должен идти по нам», поделился Гребенщиков.
Мераб Мамардашвили аплодировал и смеялся.
«А жизнь — только слово, есть лишь любовь и есть смерть», — напомнил Цой.
Он уже умер.
«В каждой любви, кроме любви, есть еще много чего!» — вставил Григорян.
А покажите-ка нам лучше канатного плясуна! — бесновалась публика.
Делать нечего, вышел ей и плясун.
— Ну так вот, — скулил Васюха. — Я с ними договор подписал, понимаете, ДОГОВОР. С жуликами-то, с МММ проклятущей. Ну а они? Договор ведь подписан! Нельзя ведь обманывать! Почему государство не возмещает, почему не гарантирует, почему не за людей? Договор ведь подписан, а государство не возмещает.
Артур Шопенгауэр был внимателен и осторожен к жизни простых людей. Он ходил в толпу, говорил с лысыми стариками, пропускал вперед беременных женщин, подносил тяжелые сумки школьницам и пенсионеркам, задавал вопросы, отвечал на вопросы — делал вид, что познавал жизнь. Выслушал он Васюху, порыдал тот у него на плече, излил свою душу.
— Засунь этот договор себе в задницу!
Так хохотал Артур Шопенгауэр.
— Сначала я тряпки продавал, — объяснял пацан. — А затем с корешами заводик открыл. Бухло штампуем алкаголикам на потребу.
— Так незаконно ведь, — ужаснулась печальная тетка.
— А то! — радостно гаркнул пацан, хлопнул дверцей «линкольна» и укатил.
— Если бы меня не убили, через пять лет в СССР был бы капитализм, вздохнул Лаврентий. — Но меня убили. Мне-то все равно, а вам сорок лет мотаться. Сплошное татаромасонство.
— Нескладуха вышла, — вздыхали честные крестьяне Нечерноземья.
— Хо-хо-хо.
Так хохотал Артур Шопенгауэр.
— Значит так, — сказал Илюха. — Гниду будем валить.
Дюймовочку бросили. Подкатил на болото царевич, погрузил к себе в салон ласковую девушку жабу и был таков. И пошла Дюймовочка по свету любовь искать. Долго ли, коротко ли, а пришла красавица в стольный Китеж град. Там ее и встретили.
