Он немедленно отреагировал на это слово и глянул на меня.
— Супротивные? Это что?
— Ты не в первый раз слышишь это слово, так что не притворяйся. Это словечко моей Ба. Она часто называла тебя супротивником, когда ты был еще сопливым мальчишкой в коротких штанишках.
Не обращая внимания на мою резкость, он сказал спокойно:
— Я не понимаю, — и, плюхнувшись на ближайший стул, добавил: — Я не знаю, что это значит.
— Тогда я тебе объясню, — ответила я, облокотившись о стол и глядя ему в лицо. — Это значит: брюзгливый, раздражительный, надутый: это слово йоркширское, мой прадед оттуда. — И помолчав, добавила уже помягче: — Ты ведь не забыл замечательные рассказы Ба о ее отце? Помнишь, как мы хохотали, слушая их?
— Джордж Спенси. Вот как его звали, — сказал Джек, сострив гримасу. — Но сейчас мою жизнь может спасти только глоток горячего кофе. И немедленно, лапочка. — Он схватил кофейник, налил нам кофе и тут же отхлебнул из своей чашки.
— Джек, не нужно начинать день с этого — не зови меня лапочкой. Пожалуйста. У тебя что, похмелье? Ты выпивал?
— Классно. Приложился, что надо. Вчера вечером. Как только вернулся на ферму.
Он время от времени напивался, это было не ново. Меня это тревожило, но я уже не пыталась ни исправить его, ни делать ему выговоров, потому что это совершенно бесполезная трата времени. И на этот раз я воздержалась от замечаний. Я просто села напротив него, чтобы просмотреть газеты.
— Тут что, Джек, все очень плохо?
— Не так плохо, как мы ждали. Полно похвал. Почти никакого перемывания грязного белья. Тебя упоминают. Как одну из его пяти жен. Это на первой странице. Некрологи внутри.
Я придвинула к себе пачку газет. Джек привез «Нью‑Йорк Пост», «Нью‑Йорк Таймз» и «Дейли Ньюз», и разложив их перед собой, я увидела, что они говорят примерно одно и то же на разный манер. Великий и добрый человек найден мертвым: подозрительные обстоятельства. Все три газеты сожалели, пели ему хвалу, оплакивали его. Публиковали фотографии Себастьяна, довольно свежие, сделанные за последние два года. Он выглядел удивительно — ни на кого не похожий, красивый и полный обаяния, опасного обаяния. Но теперь это уже не имело значения.
Проглядывая мельком «Пост» и «Ньюз», я углубилась в «Таймз». На первой странице — статья того репортера, который беседовал со мной вчера по телефону, написанная неплохо, с добросовестно и аккуратно собранными деталями: сам тон статьи был осторожен. Больше того, мои слова цитировались дословно, и ни одно из них не было искажено или пересказано своими словами. И то хорошо. Никакими сенсациями там и не пахло.
Я перешла к разделу некрологов в «Нью‑Йорк Таймз». Целая полоса здесь посвящалась Себастьяну Лайону Локу, отпрыску великой американской династии, промышленному магнату‑миллиардеру, главе «Лок Индастриз», президенту «Фонда Лока» и величайшему филантропу мира. Приводилась краткая биография, в которой перечислялись по порядку его добрые деяния, благотворительные акции, которые он проводил в Америке: обширная информация о его благотворительной деятельности заграницей, особенно, в странах третьего мира. Явно написано несколько лет тому назад, как обычно пишутся некрологи известных людей — без первого и последнего абзаца, чтобы их можно было добавить сразу же после смерти данного лица.
Глянув в конец статьи, я с удивлением увидела только четыре имени. Упоминали меня как его бывшую подопечную и бывшую жену — как будто других жен не имелось, — Джека и Люциану, его детей, и Сиреса Лайона Лока, его отца, о котором я не вспоминала до этой минуты.
— О Господи! Сирес! — воскликнула я, глядя на Джека поверх газеты. — Ты связался со своим дедом?
— С этим старым дурнем? Да он скорее мертв, чем жив. Гниет себе в Бар Харбор. В этой усыпальнице. Должно быть…
— Но ты говорил с ним? — перебила я. — Он знает о смерти Себастьяна?
— Я говорил с Мадлен. Вчера. Все ей рассказал. Старый дурень спал.
— Ты сказал, чтобы она привезла его сюда на похороны?
— Конечно, нет. Он слишком стар.
— А сколько ему? — Я вдруг забыла, сколько лет Сиресу, но никак не меньше восьмидесяти.
