Однажды в особенно студеный вечер мы с Грегом топтались на лоскутке пожухлой травы в конце дороги. Мы наблюдали, как к Филову дому съезжаются машины. Четыре или пять машин — похоже, там затевалось большое светское мероприятие. Мужчины в костюмах и женщины в нарядных платьях с холода спешили к дверям. У родителей Фила было что–то вроде вечеринки.
Мы жались к дощатому забору, кутаясь от стужи в пальто, мычали «Лед Зеппелин» и наблюдали за небесами. Неожиданно на улице появился Фил. И больше того — увидев нас, пошел к нам. Он запинался, восстанавливал равновесие, а когда дошел до нас, тяжело уселся на траву. Он ничего не говорил, просто сидел рядом, уставясь в землю, и что–то бубнил.
Я пребывал в недоумении, пока Грег не сказал со смехом:
— Да он пьяный.
Так и оказалось. Фил украдкой хлебнул вина на родительской вечеринке и оно произвело мощное воздействие. Он подался вперед и его стошнило, зверски и неоднократно, рвало и рвало, пока желудок не опустел начисто.
Мы с Грегом поневоле сочувствовали. Нельзя не восхищаться человеком, который стащил вина у родителей и выполз на улицу проблеваться.
— Я так несчастен, — сказал Фил. И снова блеванул.
Мы с Грегом переглянулись. Мы снова были озадачены. С чего это Фил рассказывает нам, как он несчастен?
— Я люблю Черри, — сказал он.
Меня так и подмывало расхохотаться. Только трогательный вид блюющего Фила заставил меня смолчать. Фил, все еще под мощным воздействием вина, продолжал в том же духе еще какое то время. Он был очень жалкий. Он был влюблен в Черри, но знал, что она влюблена в другого, и мучился. Мысль, что толстый умник Фил может страдать от любви, была для нас в новинку, ее надо было переварить. Это было столь необычайно и трагично — мы даже не просмеяли его за то, что он любит такую дуру, как Черри.
— А меня она даже не замечает, мы ведь — только друзья, — сказал Фил и расплакался. — И она любит другого.
Фил безнадежно покачал головой, ему опять стало плохо и он повалился на мерзлую траву.
Участвуя в жюри литературного конкурса, я одновременно бился над сценарием телевизионного мультфильма. Мультфильм проклюнулся из комикса, который я написал за несколько лет до того — «Немезида Пушок и невероятная сила поэтической справедливости».
Немезида Пушок получила свою невероятную способность творить добрые дела, потому что на нее упала комета, пролетевшая через ауру Будды, когда тот возносился к нирване. Немезида шествовала по свету, всюду карая злодеев таким способом, который считала наиболее уместным, и хотя, по правде говоря, это была не настолько уж оригинальная идея, персонаж мне пришелся очень по душе. Настолько по душе, вообще–то говоря, что она стала моим воображаемым другом, и остается до сих пор — наряду с Сократом, феями и прочими.
— Немезида Пушок, правительство вырубает лес, чтобы построить новое шоссе! Что ты предпримешь?
— Я превращу бульдозеры в гигантские надувные замки, где будут играть дети, и выращу огромный дуб посреди спальни министра транспорта.
— Отличная идея, Немезида Пушок. Смешно и уместно.
Тут не поспоришь.
У меня не было воображаемых друзей, когда я был совсем маленьким. Я завел их, когда стал постарше. Кроме того, у меня еще и обширная воображаемая сексуальная жизнь. Зачастую, переходя улицу, я погружен в самые неожиданные занятия. Я полагаю, как и многие люди.
Манкс говорит мне, что из–за рождения ребенка она сейчас слишком вымотана, чтобы вести какую бы то ни было сексуальную жизнь, реальную или вымышленную. В попытке привнести в ее жизнь немного радости я вручаю ей подарок — компакт–диск Химозы и Бури. Химоза и Буря — это диджеи, две девушки, которые до того лихо месят треки драм–н–бейс, что кажется — у тебя над головой бьются драконы. Я надеюсь, этот невероятный шум так ошеломит Манкс, что она вернется к жизни. Компакт нравится Манкс, однако неожиданно для меня он вызывает у нее депрессию. У Химозы смуглая кожа, того же оттенка что и у Манкс, более того — у нее белые крашеные волосы. Это напоминает Манкс о том, как она выглядела прежде, и она впадает в уныние.
