Юшкевич: «Положительно, этот зал напоминает мне веселый дом. Женщин сколько угодно <…> Каждая <…> из них здорова, благоухает, выхолена мужем для меня. Работайте, работайте, дурачье, — хольте моих женщин!»>{27}
Бабель: «Пошумев, они уехали в театр, где давали „Юдифь“ с Шаляпиным.
— Я хочу работать, — пролепетала Раиса, протягивая голые руки, — мы упустили целую неделю…»
Юшкевич: «- А мне, господа <…> с сожалением сказал [муж] <…> пора. <…>
— Так ты <…> уходи, — просто сказала Женя, — и приходи поскорее. Наш гость еще, наверное, посидит у нас»>{28}.
После чего у Бабеля рассказчик целует хозяйку и покидает ее дом в полночь. Из этого следует, что он, как и Леон Дрей, провел время в женских объятиях.
И еще одна параллель:
Бабель: «Не нужно было много времени, чтобы узнать в Бендерской упоительную эту породу евреек <…> Деньги оборотистых своих мужей эти женщины переливают в розовый жирок на животе, на затылке, на круглых плечах».
Обольстительным «розовым жирком» портрет Раисы Бендерской не исчерпывается>{29}. Вот ее первое появление:
«В гостиную, неся большую грудь, вошла черноволосая женщина с розовыми глазами».
И еще раньше в рассказе «Мой первый гонорар»>{30} — описание вожделенной проститутки Веры:
«Широкая розовая спина двигалась предо мною».
А для Юшкевича розовый цвет тела — навязчивый эротический мотив:
«Приглашу вот эту пышную розовую женщину <…> — Я обожаю высоких розовых женщин <…>
— Любите ли вы польку? — Люблю, — ответила розовая женщина <…>
— Я назвал вас про себя розовая женщина <…>
— Розовая женщина, — повторила она громко и рассмеялась <…>
— Розовые, розовые, — вот мой идеал»>{31}.
Кроме того, Жолковский указывает еще одну неслучайную перекличку:
Бабель: «Никакое железо не может войти в человеческое сердце так леденяще, как точка, поставленная вовремя»;
Юшкевич: «Он почувствовал отчаяннейший холод. Как будто длинная игла пронзила сердце»>{32}.
А из этого следует, что Юшкевича Бабель носил в себе и полтора десятилетия спустя. И сводил счеты с русско-еврейской литературой:
«Бендерская писала утомительно правильно, безжизненно и развязно — так, как писали раньше евреи на русском языке».
Рассказывая в Автобиографии 1924 года о первой своей публикации, Бабель сообщает такую подробность:
«Он <Горький> напечатал первые мои разсказы в ноябрьской книжке Летописи за 1916 г. (я был привлечен за эти разсказы к уголовной ответственности по 1001 ст.)» >{33}.
С орфографической правкой этот пассаж вошел в сборник 1926 года «Писатели» >{34}.
В новом варианте автобиографии 1931 года проведена легкая стилистическая правка, и устранено одно прилагательное — «уголовной»:
«[Он] Горький напечатал первые мои рассказы в ноябрьской книжке „Летописи“ за 1916 год ([я был привлечен] меня привлекли за эти рассказы к [уголовной] ответственности по 1001 ст.)»>{35}.
Напомню тем, кто давно не листал «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных» 1845 года: по 1001-й статье привлекали за порнографию.
В «Летописи» (и только в ноябрьском номере) Горький напечатал два рассказа Бабеля: «Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна» и «Мама, Римма и Алла».
Героиня первого рассказа проститутка, во втором описаны соблазнение невинной девушки и вытравление плода ее сестрой. То есть темы вполне предосудительные. Вот только поданы эти темы так, что подвести автора под статью крайне сложно.
В первом рассказе воспроизведена ситуация андреевской «Тьмы» (1907)>{36} — террорист Алексей, которого преследует полиция, укрывается в публичном доме. И сексуальные услуги, которые там предоставляют, совершенно его не прельщают: он страстно желает только одного — выспаться.
Герой Бабеля — Элья Исаакович Гершкович — тоже не ищет удовольствий на стороне: ему, добропорядочному еврею и семьянину, надо по торговым делам задержаться на несколько дней в Орле, но вида на жительство вне пределов «черты оседлости» у него нет. А поскольку рассказ начинается с выхода Гершковича от надзирателя, легко догадаться, что прошедший день он провел в тюрьме. И теперь, не покинь он Орел с первым поездом, его доставят в Одессу по этапу. Тут-то ему подворачивается проститутка, с которой он сговаривается на ночь. Проститутка требует с еврея десятку, сходятся на пятерке, а на утро он вручает ей три рубля. Вечером Гершкович снова является, они ужинают, делятся своими горестями и ложатся спать. Короче, ведут себя, как обычные немолодые супруги. На следующий день Гершкович уже на вокзале и, прохаживаясь по перрону, видит спешащую к нему проститутку, держащую в руках маленький сверток с домашними пирожками. Они пожимают друг другу руки и прощаются:
