Вдали светились огни на шагающих экскаваторах.
Вблизи, по соседству, лаяли собаки Аппендиксова тупика.
— Ну, как вам хозяйка? — спросил Ромашкин.
— Актиния? Вертолёт? Она — кулачка! — темпераментно сказал Орликов.
— Знаете, как назвал я наш тупик? Аппендиксов!
— Аппендиксов? — рассмеялся Орликов. — Вот вырезать бы этот аппендикс!
— Вырезать? Благородная мысль, — одобрительно заметил Ромашкин. — Первая в мире операция аппендицита была сделана английскому королю Георгу Второму в тысяча семьсот каком-то году. Это вошло в календари. Если бы удалить наш Аппендикс, то случилось бы событие, тоже достойное календарей.
— По-моему, паша хозяйка вместе с некоторыми соседями занимается нечистыми махинациями, — сказал Орликов. — Что они делают — не знаю. Но вообще стоило бы отвести их к прокурору…
Ромашкин с дружественной снисходительностью похлопал своего собеседника но плечу.
— Ценю в вас, Орликов, высокий гражданский пафос. Но так, как вы думаете, не поступают. К прокурору за ручку не водят. К прокурору они должны пойти сами.
— Ну да! Что, сознательность в них появится?
— Нет, сознательность не появится, но пойдут.
— Как?
— А так, очень просто. Ножками. Актиния, например, пойдёт.
— Я вас что-то, Ромашкин, не понимаю. Каким образом это случится?
— Так устроим. Но пока о деталях говорить не стану. Маленькая тайна. Потом узнаете. Будет вам материал для весёлой карикатуры. Впрочем, материала у вас, наверно, хватает.
— Хватает. И производственные темы, и бытовые.
— А какие производственные?
— Ну, знаешь… Извините, я сказал «ты».
— Будем на «ты». У древних римлян обращения на «вы» не было. Это придумали потом. Так какие производственные?
Орликов рассказал о проектных институтах, которые ежедневно присылают новые поправки к первоначальным проектам; о том, как одна строительная организация утром штукатурит или красит стенку, а другая днём ломает её отбойными молотками. О том, что Гидромонтаж не торопится проложить водопровод к железной дороге — и котлы паровозов заправляют жёлто-бурой водой из рудничных луж. Паровозы выходят из строя.
— Вы об этих паровозах писали? — спросил Ромашкин.
— Была у меня карикатура: стоят паровозы, гудят: «Без воды-ы ни туды-ы, ни сюды-ы…» Рядом с ней прилепили фотографию смеющегося прораба водопроводчиков. Его мы незаметно на праздничном вечере сфотографировали. Под фотографией написали: «А ему ещё смешно». Подействовало, стал прораб расторопнее.
Орликов помолчал, потом добавил:
— А больше но бытовой теме шпарим, потому что с яслями плохо, с баней, со столовыми. Ну и, конечно, хулиганам даём по шапке, летунам, прогульщикам.
Ромашкин узнал, что кроме Орликова над «окнами» работает редактор, он же и директор местного телевидения — Боярский, темы «подбрасывают» бригадир штукатуров донская казачка Валя Ткаченко и её муж экскаваторщик Сергей Щербаков. Собираются сатирики обычно в студии телевидения: там не тесно, никто не мешает, можно поспорить в полный голос. Но не хватает в этой компании одного человека, который бы стихи писал. Пытались привлечь Вильгельма Сапрыкина, но он отказался. Заявил: я, мол, поэт серьёзный.
— А кто этот Вильгельм? — спросил Ромашкин.
— Да есть тут один стихотворец. На метеостанции работает.
… Метеостанция находилась неподалёку от барака технического отдела, и в обеденный перерыв Ромашкин встретился с Вильгельмом Сапрыкиным. Молодой, долговязый и на вид очень тщедушный парень в огромных светофильтрах — «консервах» ходил по лужайке, на которой были расставлены приборы, делал записи в журнале.
Узнав о цели прихода Ромашкина, Сапрыкин не очень радушно сказал:
— Ну ладно, пройдёмте в мою конуру.
«Конура» представляла собой небольшую комнату. Войдя в неё, Костя увидел карты и графики на стенах, обшарпанный канцелярский стол, книжную полку, железную койку с наброшенным на неё серым солдатским одеялом. Видимо, для Сапрыкина «конура» была и местом работы и местом жительства.
На столе лежали несколько фирменных редакционных конвертов и листок бумаги со стихами. Под стихами стояла подпись: «Вилли Коленкоров».
— Это ваш псевдоним — Коленкоров? — почтительно спросил Ромашкин.
