— Так-то совсем прилично будет, — говорю я довольным голосом и разглаживаю скатерть ладонями.
— Ну, а закажем что? — спрашивает официантка.
— Сначала веничек бы, а? Вы бы там пока что на кухне, а я бы тут… извините, как вас зовут?
— Лида.
— …а я бы тут, Лида, пол подмёл…
— Острите?
— Нет, вполне серьёзно.
— Издеваетесь?
— Что вы! Как я могу допустить такое? Мой возраст и моё положение не позволяют…
— Какое же у вас, интересно, положение?
— Простой рядовой потребитель.
— Вы, случайно, не санэпидем…
— Никакой я не эпидем.
— Да? — с недовернем спрашивает она.
Лида уходит за перегородку, и я слышу, как она разговаривает, видимо, с раздатчицей:
— Слушай, Саш, там сидит тип один. То ли начальник, то ли шизофреник…
— А может, и то и другое?
— Не знаю.
— А что он: возмущается, командует?
— В том-то и дело, что не возмущается. А тихий он. Скатерть сам перестилает. Веничек просит…
— У начальников такие странности бывают. Вроде прикидываются. Под простых играют…
— А он и говорит, что простой, рядовой… Слушай, Саш, у тебя солянки мясной не осталось?
— Нет, щи только остались, от которых самой тошно. Но ты подай их вот в этой тарелочке… Специально на случай держу. И салфеточки бумажные на стол поставь, не пожалей.
Лида делает веерок из бумажных салфеток и говорит мне:
— А как закроем на перерыв, подметать начну… Эх, публика! Насорят, набросают. Только убирать поспевай.
Я хлебаю щи и приговариваю:
— Очень вкусно. Если можно, будьте добры, принесите мне книгу жалоб и предложений… Я благодарность хочу написать.
Лида растеряна. На её лице недоумение. Она снова удаляется за перегородку, и я слышу:
— Саш, он просит книгу жалоб, чтобы написать благодарность.
— Ха! Благодарность? За что?! Это он тихо выманивает у тебя книгу, чтобы настрочить самую настоящую жалобу. Вот хитрая бестия! Но мы тоже не лыком шиты. Не первый год с такими встречаемся. Ты скажи ему, что книга в сейфе, ключи от сейфа у директора, а директора вызвали наверх. Если хочет, пусть пишет заметку в стенгазету. А вообще я ему, этому негодяю, сейчас такую отбивную зажарю и такой гарнир к ней соображу, что его жена родная так никогда не кормила. Для себя ведь котлету оставила.
Разумеется, мои встречи с представителями сферы обслуживания каждый раз протекают по-разному.
На днях стою в очереди за транзистором «Сокол», и вдруг продавщица объявляет:
— «Соколы» кончились.
А я сам видел, как она две штуки под прилавок сунула. Делаю вид, что объявления не слышал, и прошу:
— Выпишите чек на «Сокол».
Девица раздражённо цедит сквозь зубы:
— Предупреждала: кончились.
А я молча рукой под прилавок показываю.
— Эти для выставки, для витрины оставлены, — говорит она. — И не тычьте пальцем.
— Спасибо, — говорю, — спасибо. Вы так любезны. Сколько выбивать?
— Вам же русским языком сказали: не про-да-ют-ся.
— В магазине — и не продаются? А я уж хотел вам благодарность написать.
— Вы что, правда, не понимаете русского языка?
Тогда другая продавщица говорит:
— Вика, он действительно не понимает. Он не наш. По всем манерам. Он иностранец. — И в мою сторону: — Парле ву франсе?
Я отвечаю:
— Уй.
— Отдай, Вика, транзистор этому французу. Ещё неприятность наживёшь. Ноту пришлют.
Вика достаёт из-под прилавка транзистор, показывает мне, как его включать, как выключать, даёт послушать отрывок музыки, затем выписывает чек. А я своё:
— Позвольте благодарность…
А она отвечает, озарившись широкой — на все зубы — улыбкой, как на рекламном плакате:
— Мы работаем не за благодарность. Наша задача — как можно лучше обслужить покупателя.
Другая добавляет:
— Компрене?
Я ухожу и слышу за спиной:
— Ну и дура ты, Вика. Иностранца от нашего отличить не могла. Наш — он бы орать стал.
А я не ору. И не жалуюсь. И не требую директора. Я непротивленец. И моё поведение для работников сферы обслуживания непонятно, оно сбивает их с толку.
А в промтоварном магазине, который рядом с моим домом, меня даже боятся.
Был в нём продавец Костя. Резкий, грубый. И имел я точные сведения, что некоторые вещи он пускает «налево».
Так я ему каждый день благодарность. Он хамит, а я: «Спасибо». Он грубит, а я: «Мерси».
