— Не пущу! Нечего тебе там делать. Не нужен ты нам больше, с нас одного такого хватит. Пожалела я его в свое время, а надо было сразу выгнать. Всю жизнь мучаюсь. И Юльке своей такого "счастья" не пожелаю. Так что прощай, зятек. Рада была знакомству, спасибо за внучку и прощай.
Бахарев опешил, хотя где-то в подсознании ожидал чего-то подобного. Однако мириться с отставкой не желал:
— Татьяна Владимировна, ну хватит уже. Мы с Юлькой вчера все выяснили, она меня простила.
— Как бы не так, милый. Она тебе сказала, что простила?
Врать Вадим не мог.
— Нет, но…
— То-то же. И никакие "но" не проскочат.
— Но, Татьяна Владимировна, вчера же все было хорошо! Я был рядом, и вы, между прочим, тоже не возражали.
— Потому что вчера ты был ей нужен. Без тебя ей было бы трудно рожать. А теперь… Воспитать внучку мы и сами сумеем, без тебя обойдемся.
— Да дайте же мне с ней хотя бы поговорить! Пусть она сама мне все скажет!
Татьяна Владимировна, вся из себя такая интеллигентная женщина, свернула из толстых пальцев дулю и сунула Бахареву под нос:
— А вот это видел? Ей теперь нервничать нельзя — молоко пропадет. Шагай, зятек, шагай. На будущее наука будет. Когда в следующий раз надумаешь жене рога наставить, двадцать пять раз вспомнишь эту историю. Да только жена уже будет другая. Всё, я сказала. Иди.
Каждый вечер Вадим вышагивал под окнами Юлькиной палаты. Каждый вечер приносил яблоки да бананы — передачи возвращались ему без всяких записок. Она даже в окошко ни разу не выглянула, хоть он и кричал под окнами, и записки слал с мольбами о прощении. Толку не было.
На работе тоже было паршиво. При очень редких встречах Шолик сквозил по нему равнодушным взглядом, и Вадим не мог понять, получил ли шеф его послание или нет. Жалко, если такая информация пропадет: обидно было оказаться единственным пострадавшим. Хотелось, чтобы Чуликова получила по заслугам. Однако та глядела на него победительницей. И сослуживцы ехидно хихикали в сторону Бахарева, даже не думая прятать довольные усмешки. Как же: пережили еще одного незадачливого любовничка Чуликовой. Вадим вновь и вновь вспоминал, как кто-то в первый день работы назвал его "свежим мясом". Эх, дурак, вот тогда бы уже и сообразить, что бежать отсюда нужно, из этого гадюшника.
Вторая неделя отработки подходила к концу. Бахарев и раньше чувствовал себя здесь чужим, теперь же и вовсе стал изгоем. Однако это волновало его меньше всего: черт с ней, с работой, черт с ними, с такими сослуживцами. Не они терзали душу, совсем не они…
Ему даже не позволили присутствовать при Юлькиной выписке. Вернее, он-то все равно там был, но подойти к ней не удалось. Издалека заснял на видеокамеру, вот тебе и вся радость.
Ну что ж, раз с этого боку ничего не получается, он попробует зайти с другого. Он должен, он обязан встретиться с Юлькой, поговорить с нею, убедить, что это было лишь раз и больше никогда в жизни не повторится: если уж и была в чем-то права теща, так в том, что в следующий раз Вадим двадцать пять раз подумает, прежде чем позволит кому-то увидеть противоугонное устройство. Даже нет, не двадцать пять раз — пятьдесят, пятьсот, тысячу раз! Миллион! Единственный неудачный опыт — самая лучшая наука. В следующий раз, как у собаки Павлова, сработает инстинкт: измена — это слишком больно, это никакое не удовольствие, это самое настоящее наказание.
Он пропал на целую неделю. Не звонил, не маячил под тещиными окнами — будто умер. Готовился к очередной атаке. К последней. Если и это не поможет, тогда… Но об этом лучше не думать. Оплакивать горькую свою судьбинушку он будет потом. А может, посчастливится, и не придется ничего оплакивать? Может, еще праздновать будет?
Две недели отработки тянулись, кажется, бесконечно. Таково уж свойство времени: когда все хорошо, оно летит, стремительно мчится мимо, унося в прошлое счастливые мгновения жизни. Если же фортуна вдруг отвернулась, то и время начинает капризничать, превращаясь в тугую резину. Но как бы лениво оно ни стало, а совсем остановиться не могло. Вот и его две недели истекли, закончился его срок заключения. Почти закончился — остался один-единственный денек. Но он уже не в счет — завтра Бахарев спокойно соберет вещички, оформит в отделе кадров трудовую, получит в бухгалтерии расчет и почувствует себя, наконец, вольной птицей.
