Вот началось любительское стрип-шоу. Несколько женщин из числа посетительниц танцуют «без верха» и подставляют себя под брызги шампанского.
Я вспомнил сон Метиса, его гигантское сношение с океаном, внезапно понял значение этого сна и принял решение: оно пролегало где-то между самым распоследним орлом и самым первым, сильнейшим грифом, и с этого мгновения мне всё стало по барабану, я двинулся на таран, на столкновение со жрачкой.
— Хаген, как тебе здесь нравится?
— Напоминает крик гологорлых колоколов.
— Чего-чего?
— Ты не знаешь, что такое гологорлые колокола? Это такие редкостные птицы. Немедленно поезжай в Штутгарт и топай в зоопарк, там затесалась одна. Если тебе повезёт, ты услышишь её крик. По громкости и сладости звука это похоже на пневматический отбойный молоток, который колотит по металлу. Пока ты не слышал этого крика, считай, что до мозга костей тебя ещё ни разу не пробирало!
— Так-таки?
Гологорлые колокола криком обозначают пределы своих охотничьих угодий. Помечают свой участок. Прыгающие титьки, повязки на лбу, ляжки, вертлявые задницы. Бумм-бада-бумм. Вспышки света. Бумс-бумс-бумс.
— Да, свежих идей всегда нехватка, — жалуется Роберт. — Несколько недель назад мы тут придумали устроить бродяжью вечеринку. Вот это была потеха!
— Что-что вы придумали устроить?
— Бродяжий бал. Все явились в лохмотьях, из выпивки были только двухлитровые бутылки «Бычьей крови», бэ-э! Но было так весело! Мы разорвали пополам какое-то количество купюр по двадцать марок и первые половинки роздали настоящим бродягам с условием, что вторые половинки они получат, если придут на вечеринку. Ну, понимаешь, чтобы всё было по-настоящему, это стильно! И никто не явился, представляешь?!
— Да, я что-то слышал об этом.
— Как будто им эти двадцать марок лишние! А мы ведь и буфет организовали — с бутербродами и дешёвой колбасой. Умопомрачительно! Женщины перепачкались сажей и растрепали волосы, с одной я даже трахнулся в туалете; смачно было, давно такого не испытывал!
Я смотрел в своё пиво. Нас двенадцать одинаковых размноженно таращилось в пиво.
— Буржуазные газеты, конечно, на следующий день писали о нас чёрт знает что, бла-бла-бла, обвинили нас в аморальности, но видно было, как им жаль, что они сами не присутствовали, хе-хе…
— Ах, Роберт… Что-то меня тошнит от твоего детского лепета! Врачам в психушке следовало бы получше прополоскать тебе мозги…
— Что? А тебе не кажется, что ты наглеешь, а?
— Скажи-ка, Роберт, экс-мастер по молчанию, откуда ты свалился и где ты очутился? На Уоллстрит в чёрный четверг или всё-таки в Мюнхене?
— Слушай-ка, Хаген, ты напился и несёшь сам не знаешь что!
— Двадцать марок? Двадцать марок за тысячу тонн тяжкого позора? Пригласить опустившихся людей на бал, накормить их, послушать их истории и после вытолкать взашей? И желательно так, чтобы они не напинали тебя по яйцам?
— Эй, о чём ты говоришь, я тебя не понимаю.
Роберт негодующе кривит губы. Модель, которую он кормил из своего бумажника и чёрной губной помадой которой как раз было перепачкано его ухо, пялится на меня своими тупо-бесцветными полуприкрытыми глазами.
— У тебя что, проблемы? — спросил Роберт. — Надрался, разлил пиво и даже не извинился! Прикрой уже рот и возьми себя в руки, чтобы мне за тебя не краснеть! В конце концов, я тебя сюда привёл, не позорь меня!
Я отставил в сторону тринадцатую бутылку.
Хватит пить. Больше не влезет, даже и на халяву. Я уже накачался. В какой-то степени Роберт прав.
На лицах, скачущих вокруг меня, перемешались истерия и тщеславие, превращая их в чудовищные хари взвинченной, возбуждённой стимуляторами, беснующейся массы. Гигантская сбивалка, миксер.
— Я могу тебе сказать, почему никто из нас не пришёл тогда на ваш бал, — прошипел я в лицо Роберту, который нервно теребит свои пуговицы, озабоченный своей репутацией. — Потому что мы научились взирать на всё тупо и безучастно и только поэтому не стали убийцами тех нескольких глупых младенцев с обкаканными попками и пластмассовыми погремушками. Эти младенцы не стоят и одного дня кутузки!
— Послушай, не нарывайся, а, всё-таки я тебя пригласил сюда, так или нет?
