– Нет, Нора, мы, и вправду, с тобой не знакомы. – Задумчиво проговорил Фридрих Эдуардович и спрятал письмо с фотографией в потайной ящичек секретера.
В час дня профессора пришли поздравлять студенты. Их веселая стайка выстроилась в гостиной и зачитала юбиляру трогательные стишки. Стишки были немного наивными, но вполне искренними, и Мюллер с трудом сдержался, чтобы не прослезиться. Он угостил студентов чаем с тортом. После чаепития девушки аккуратнейшим образом мыли за собой чашки и блюдца дорого тюрингского фарфора и ставили их назад в сервант. А два юноши (на искусствоведческом курсе преобладали девицы) с почтительным любопытством рассматривали живопись на стенах профессорской гостиной. Подлинники Бакста, Малевича и Лентулова в домашней обстановки им раньше видеть не доводилось. Наблюдая за молодыми людьми и девицами, Фридрих Эдуардович ловил себя на мысли, что продолжает думать о странной девушке, приславшей ему признание в любви. Хотя профессор и делал вид, что воспринял это, как милую шутку, в глубине души старик был заинтригован.
После обеда посетители пошли косяком. Делегацию из большого театра, сменили дамы из Союза Художников, затем появились журналисты и телевизионщики. Подарки и цветы заняли все вазы и плоскости в просторной антикварной квартире профессора. За праздничный стол он уселся лишь к восьми вечера. К этому времени остались только близкие друзья Фридриха Эдуардовича. Их оказалось не меньше трех десятков. Огромный овальный стол в гостиной не вмещал всех гостей. К нему пришлось приставлять маленькие ломберные столики и сооружать дополнительные места. Мюллера без конца требовали к телефону. Юбиляра поздравляли из Гамбурга, Парижа, Нью-Йорка. Профессор благодарил на немецком, английском и французском и к концу вечера немного утомился. В финале пили шампанское при свечах. Наконец гости разошлись, работницы приглашенные из ресторана «Центральный», что находился на Тверской, поблизости от профессорской квартиры, помыли посуду, помогли расставить мебель по своим местам и, получив щедрые чаевые, удалились. Мюллер остался один. Он не лег сразу, а некоторое время подремал в кресле. В канделябре на серванте догорали свечи, освещая прекрасные белые цветы. Язычки пламени мерцали в хрустале вазы, рассыпались бликами по ее серебряной отделке. Старинные настенные часы фирмы Густав Беккер пробили час ночи. Мюллер встал, поставил на свой допотопный проигрыватель пластинку Александра Вертинского и, снова усевшись в кресло, прикрыл глаза. Он слушал ироничный голос певца и видел перед собой темно синие бархатные глаза незнакомки, приславшей к его восьмидесятилетию роскошные белые розы и признание в любви.
* * *
Петр Григорьевич Ерожин начал свой рабочий день с Петровки. Никита Васильевич Бобров запаздывал, и Ерожин присел возле его кабинета. Он машинально оглядел табличку на двери с надписью «Начальник отдела раскрытия убийств» и с грустью подумал, что через год Бобров может уйти на пенсию. Лишиться такого полезного и приятного мужика, да еще с Петровки, Петр Григорьевич не хотел. Хоть он и был горазд на человеческие контакты но, когда тебе далеко за сорок, новых друзей заводить сложно. Бобров появился только через пол часа.
– Задерживаешься начальник… – Улыбнулся Ерожин.
– Извини, подполковник. Не знал, что ты меня ждешь. Зуб замучил. Всю ночь маялся, а утром побежал в нашу поликлинику, вот и припоздал. – Ответил Никита Васильевич, по инерции придерживая щеку. Зуб уже не болел, но память о боли еще не прошла: – Чаю хочешь? Мне два часа жевать не велено, но чаю бы с тобой попил.
Ерожин, зная, что Бобров толк в чаях понимает, не возражал. Полковник поколдовал возле шкафчика и вышел с чайником за водой. Ерожин слышал как он по дороге учинил разнос за опоздание какому-то подчиненному и улыбнулся.
– Чего лыбишься? – Вернувшись, спросил Никита Васильевич, устанавливая чайник в электрическое гнездо.
– Да так. Слышал твой разнос…
– Мне позволительно, да и редко опаздываю, а их распускать нельзя. – Проворчал Бобров, усаживаясь за свой стол: – Выкладывай, с чем пришел. Без дела тебя не дождешься.
