– Что-то обнаружили, Семен Аристархович? – Петухову было скучно, его деятельная натура требовала немедленной поимки и наказания преступника.
Крестовский поднялся:
– Судя по степени разложения тела, пострадавшая была убита в результате введения под кожу яда, по действию похожего на паучий. Может, медицинское дознание скажет нам больше. Но одно скажу точно: здесь был маг – чародей высочайшего класса, каких в нашем городе, да и во всей империи, по пальцам пересчитать можно. Вашим орлам я бы рекомендовал опросить соседей и работников, дабы выяснить личность всех господ, с которыми убитая здесь встречалась, и узнать, не было ли среди них чародеев.
– А вы? Батенька, вы же понимаете, щелкоперы со всех сторон обступят. Такая сенсация! Завтра же во всех газетах будет.
– Мы со своей стороны будем добывать информацию о ядах, способных менее чем за сутки почти полностью разложить человеческое тело, а также предоставим разбойному приказу все данные о чародеях высочайшего уровня, находящихся сейчас в столице, – твердо проговорил Крестовский. – Время в любом случае уже потеряно, по горячим следам сделать ничего не удастся.
– А ваши-то добры молодцы когда подтянутся?
– С серпеня первого числа весь чародейский приказ будет в вашем, ваше высокопревосходительство, полном распоряжении.
И статский советник Семен Аристархович Крестовский, откланявшись, покинул место преступления.
Петухов покачал головой: «Наглый мальчишка! Ужо попадись он мне годика два назад, да в гарнизоне, я б на нем живого места не оставил!»
– Толоконников! Проследи, чтоб все твои писульки до чардеев дошли.
– Так точно, ваше высокопревосходительство! – усердно проорал сыскарь, щелкнув под столом каблуками, и вернулся к допросу.
Комната пахнет жасмином и грехом. Тонкие-тонкие шторы колышутся от едва заметного сквозняка. На столе сверкает хрусталь, горят свечи, томятся серые раковины устриц на истаивающих ледяных подушках, вино дышит в открытой бутыли.
Ночь, женщина, шелк, предвкушение. Самой женщины мне не видно, я как будто нахожусь внутри ее, смотрю ее глазами. Мне видны изящные обнаженные руки, поправляющие кружево пеньюара, я ощущаю приятную ткань, томление, разливающееся внизу живота. Часы на каминной полке тикают. Два или три часа? Мне не видно. Раздается звук ксилофона или ветряных колокольчиков. Приятная механическая мелодия, но отчего-то она повергает меня в ужас. Женщина оборачивается к двери. Ее руки дрожат, покрытые мурашками. Она не боится, она возбуждена:
– Ну наконец-то!
Я не вижу посетителя. Так бывает во сне – только какой-то силуэт в дверном проеме. Женщина моргает, дрожит, ждет. Силуэт приближается, женщина раскидывает руки для объятий… В следующий момент она кричит от невероятной боли, от разочарования. Муха в паутине. Хелицеры, паучьи жвала, с хрустом входят в нежную плоть. Вспышка. Крик. Темнота.
Вагон тряхнуло; я проснулась, стукнувшись правым виском об оконное стекло. Газетные листы зашелестели, слетая с коленей на пол. Жирный заголовок «Пауки-убийцы на тропе войны» оказался как раз сверху. Перфектно! Угораздило же меня заснуть в такое неподходящее время! Я же клялась себе только ночью спать, чтоб получить все возможные впечатления от первого в своей жизни путешествия! Сколько времени потеряно! Я взглянула на приколотые у корсажа часики. Два часа! Еще и слюни, наверное, во сне пускала…
Я украдкой оглядела других пассажиров. Никто на меня пальцами не показывал и вообще внимания не обращал. Кроме меня в крохотном купе путешествовала пожилая пара – Скворцовы, по виду купеческого звания, но неприветливые, как бирюки, и три нарядные, кто во что горазд, барышни. Невольно уловив обрывки их шушуканий, я знала, что девушки – провинциальные хористки, шансонетки, направляющиеся покорять столицу. Соседей мне подсадили недавно, а так я от самого Вольска наслаждалась свободой и одиночеством.
Дверь купе отъехала в сторону.
– Прибываем на станцию Поповка. Стоянка двадцать минут. Рекомендую пассажирам прогуляться по перрону. Далее до Мокошь-града состав проследует без остановок. – Вагонный оттарабанил текст как по писаному.
