— Мы не ходим и не лежим, — заявили они. Бегемот Дуся смотрел-смотрел, думал-думал и вытащил из необъятного кармана еще одно объявление:
ВЫГУЛ СОБАК ЗАПРЕЩЕН! ШТРАФ 5 Р.
— Теперь попались, фулюганы, — сказал Дуся, направляясь к нарушителям.
— Ты по чему идешь? — быстро спросил Руслан.
— По газону, а что?
— Штраф, вот что!
Дуся долго и трудно размышлял и наконец жалобно протянул:
— У меня с собой столько нету. Только три копейки на газировку.
— Вот придешь до дому, — строго сказал Овчаренко, заводя мотоцикл, — и заплатишь себе штраф. Я проверю.
Маша хихикнула:
— И квитанцию не забудь выписать.
Руслан и Маша помчались дальше на мотоцикле, хотя то, на чем они теперь сидели, мотоциклом можно было назвать с большой натяжкой. Фара разбита, руль скособочен, коляска погнута так, что похожа на консервную банку, которой целый день играли в футбол, переднее колесо «восьмерило» и лихорадочно колотилось, просясь на волю. Вся эта груда металлолома гремела, звенела, плевалась дымом, чихала, стреляла и тряслась беспрерывной дрожью, отчего у седоков колотились зубы, а в глазах двоилось, троилось и четверилось.
Город кончился, выскочили на шоссе, и вдали показалась серо-синяя полоска реки.
— О-о-о… ста… станови… о-о-о-гля-глядимся!
— Не-не-не-нельзя, — крикнул Руслан, тоже заикаясь от тряски, — бо-боюсь, не заведемся!
— Во-во-вон они ле-ле-летят! Сворачивай! Овчаренко круто свернул на кочковатый пустырь, заросший бурьяном. Тряска усилилась.
Таща по земле бледную тень, медленно снижаясь, летательный аппарат тянул к реке.
Овчаренко прибавил газу. Что-то, сверкнув, оторвалось от мотоцикла и пропало в траве. Мотор взревел с утроенной силой.
— Ой! Вы-выхлопная тубра… турба оторвалась! — крикнула Маша.
Буду я за ка-каждой же-же-железкой оста-ста… — ответил Руслан.
— Ко-ко-ко-ко-ко! — вдруг панически завизжала Маша. — Ко-ко-ко-ко-о! О! О! О!
Овчаренко скосил глаза и понял: «Коляска отрывается!».
— Пы-пы-пы-пы, Машка! — заорал он. — Пыргай на за… ой… е-енье!
Маша сообразила, что Овчаренко приказал: «Прыгай на заднее сиденье!». Она так и сделала.
Коляска с хрустом оторвалась, помчалась прочь и спряталась за кустом. Тотчас, оттолкнувшись от кочки, словно от трамплина, переднее колесо вырвалось на свободу и в два прыжка исчезло впереди.
Несколько секунд пассажиры мчались на последнем колесе, потом оно стряхнуло их и убежало вперед — купаться. Колесо и мотор кинулись с откоса и плюхнулись в воду. Взвился столб пара. Это освежался раскаленный двигатель.
Наступила оглушительная тишина.
Покинутые транспортом, пассажиры сидели над высоким обрывом.
— Ты жива, Машка, или? — сказал Руслан. После железного грома и грохота его голос показался ей комариным писком.
— Жива, — ответила Маша, и собственные слова дошли до нее издалека. — Где моя сумка?
Овчаренко засмеялся:
— Ну ты, Маш, и перегружала! Закудахтала, як кура: ко-ко-ко-ко! Турба отвалилась! Ой, не можу!
— А сам-то, сам! — заливалась Маша. — Ку-ку! Пыргай! Ха-ха-ха!
Они вдруг прекратили смеяться и оцепенели, выкатив глаза. Между ними, едва не касаясь земли, слегка покачиваясь, плыла корзина аэростата!
Они увидели содержимое корзины: жаровню, в которой дотлевали угли, Крота в очках, Крыса, связанного Шарика, на ухе которого, словно в кресле, развалилась Муха. Видна была каждая буковка Нюркиной татуировки: «Они устали, но их не догонишь».
Никто не шевельнулся, все смотрели друг на друга, а корзина медленно-медленно двигалась к краю обрыва. Вот она зацепила одиноко растущую ромашку, пригнула ее и полетела уже там, над пропастью… А ромашка разогнулась и закачалась…
Шарик опомнился и закричал:
— Ребята, что же вы?
Он попытался вскочить. На него навалились Крот и Крыс.
— Они теряют высоту, — донесся сдавленный голос сыщика, — у них кончилось топливо-о…
Овчаренко сделал гигантский прыжок вслед летательному аппарату. Если бы Руслан опомнился на секунду раньше! А теперь он только лязгнул зубами в каком-то сантиметре от края корзины, рухнул и покатился под обрыв в облаке пыли. Когда Маша спустилась, Овчаренко в бессильной ярости бегал по берегу и метал огромные камни вслед удаляющемуся аэростату.
