Добрыня все больше наблюдал, сидя в сторонке. Его время петь песни еще не пришло, он надеялся, что и не придет. Все думал: а что будет, если Глобу с девушкой сыщут и вернут? Ну, за дочку Домжар все же вступится. А вот Саве явно не поздоровится. И он, Добрыня, уже вмешиваться не посмеет. Ему бы только дождаться, когда Малфрида появится. А когда это будет – поди знай. Вон люди как ни в чем не бывало жарят в угольных ямах турье мясо, рыбы накоптили достаточно, угощаются медовухой, какую выкатили бочонками, принесли чанами. От этого любой повеселеет. И вновь пели, плясали, носили Ярилу на плечах, цветы ему подавали, угощение, пойло. В других племенах этого парня на коня посадили бы, но где в такой чащобе лошадь сыщешь? По заболоченным землям да бурелому на скакуне не проедешь, вот и обходились без него. Посадила пара сильных мужиков названного богом молодца себе на плечи, носили от дома к дому, от вод озера к самим воротам капища. Парня звали Миха, говорили, что от медведя его мать понесла, вот, может, его и выберет Малфрида?
Но сколько бы Добрыня ни следил за происходящим, так и не углядел, когда ведьма появилась. Просто народ вдруг зашумел, стал ее имя выкрикивать:
– Малфрида! Малфрида с нами!
Добрыня кинулся на голоса, даже гусли под кустом позабыл.
Чародейку сперва увидел со спины – высокая, прямая как стрела, худая. Стоит, опираясь на высокий резной посох, темный балахон на ней наподобие тех, что у служителей Сварога, с бляхами да с выгнутыми проволокой узорами. На ее поджаром теле балахон как на шесте болтается. По спине седые нечесаные волосы ниспадают. Совсем белые, только на голове темной повязкой перетянуты. Когда ведьма повернулась, Добрыня разглядел испещренное морщинами лицо. Жесткое такое лицо, с выступающим подбородком, крючковатым носом, лохматыми бровями и острыми скулами. Добрыня даже отступил назад в толпу – это ли его мать? А потом схватился за сердце – так оно забилось. Ибо глаза ее увидел – темные молодые очи на старом лице. В какой-то миг показалось, что желтизной они отливать стали: только что темные как ночь были, а потом словно солнце в них отразилось, изменив их цвет. Миг – и опять смотрит черными, как у оленя, глазами.
Местные держались с ней почтительно, приблизиться не осмеливались. Повернется она к кому-то, он головой никнет, отвечает, но взглянуть не смеет. А вот Домжар явно обрадовался ее приходу. Взял за руку, повернулся к людям:
– Ну что, у кого вопросы к нашей дивной чародейке имеются? Вы тут меня по-всякому донимали, так что выходи теперь тот, у кого на душе неспокойно. Малфрида всем ответит.
А вятичи вдруг как будто забыли, что их тревожило, лопотали что-то робко, мол, странное тут у нас, мол, парень один явился, мать Липа его признала…
– И, как я слыхивала, погубить требовала собственного сыночка, – сухо заметила Малфрида. – А ну, выведите сюда эту телку бездумную, которой все одно, что родить, что погубить.
Так Добрыня впервые увидел маленькую невзрачную женщину. Одета довольно богато – даже шелковая яркая тесьма по подолу понёвы нашита, кика64 мехом рыжей лисы украшена, но сама собой какая-то никудышная. И не поверишь, что эта Липа такого красавца, как Глоба, могла на свет произвести.
– Это ты смерти сына требовала? – спросила Малфрида, приблизившись к женщине.
Липа осела на землю, запищала тоненько, что уже погиб ее сыночек, что это волхвы ей посоветовали не щадить того, кто уже побывал в Ирии светлом, но надумал вернуться. И богато за то обещали отплатить.
– А ты и рада! Что, корову тебе обещали? Сорок-сороков мехов клали, чтобы ты себя боярыней чувствовала? А кто подучил? Ты, Вышезор?
Тот стал на Ядыку ссылаться. На мертвого сейчас это легче всего. Но все же собрался с духом, спросил:
– А как ты, чародейка мудрая, пояснишь, что столько лет прошло, а Глоба этот вернулся как ни в чем не бывало?
Да и в толпе нашлись такие, кто поддержал волхва, тоже стал требовать ответа: как же так вышло, что Глоба Ящеру не достался? Другие сгинули, а этот вернулся, да еще и не сознается ни в чем.
– Приведите сюда самого Глобу, – приказала ведьма.
