– Слабых Ящеру не надо. Да и не так хороша она, чтобы быть избранной.
Добрыня стал догадываться, что ведьме все едино, кого выбрать среди красавиц. Лишь скользнет взглядом, пожмет плечами и вновь идет туда, где парни состязаются. Домжар обычно следовал за ней, говорил что-то, склоняясь, – кажется, рассказывал то про одного, то про другого молодца. Был даже весел. Но когда ведьма начала указывать на парней, волхв посерьезнел лицом. Да и вятичи, похоже, поняли, что ведьма сделала свой выбор. К ней подвели двоих – обряженного Ярилой Миху и того самого богатыря Удала.
Народ замер в стороне, наблюдал. Ведьма вроде бы выбрала Миху. Гладила его по волосам, по сильному телу. Юноша пятился, но она, шагнув за ним, вновь трогала. В этом было что-то неприличное, похотливое. Добрыня незаметно приблизился. Было у него чувство, что чародейка не для Ящера выбирает молодца, а себе. И она словно почуяла его взгляд, резко оглянулась, их взоры встретились. Он хотел отвернуться, но не смог. Узнал эти молодые зоркие глаза на костистом морщинистом лице, ощутил волнение, какого не мог сдержать. «Вот сейчас подойду и скажу ей все…»
В этот миг раздались крики, отвлекшие обоих.
– Ведут! Глобу поймали и дочку волховскую. Вон они, смотрите!
Домжар, забыв о степенности, первый кинулся, расталкивая собравшихся. Так и есть, люди Вышезора вели беглецов, грубо подталкивая их в спину. Руки у обоих были связаны, сами выглядели испуганными. Сава шагал с низко опущенной головой, поглядывал затравленно, на скуле красовался кровоподтек. Забава, растрепанная, без обычного венка, шла с гордо поднятой головой, на расступающихся родовичей смотрела с вызовом. Этой девушке было не занимать своенравия, она знала, что отец защитит ее. Он и впрямь сразу к ней подошел, потребовал развязать дочь.
– Они прятались в дупле старого дуба у болот, – поясняли приведшие.
А довольный Вышезор гордо произнес:
– Пусть Забава перед всем честным народом покается, как на такую дерзость решилась. Это ты ее подучил, Домжар? А ты, Малфрида великая, что скажешь? Узнала Глобу?
– Как его не узнать? – Ведьма приблизилась к пленнику, долго смотрела. Так иная молодица на полюбовника смотрит – пылко, влюбленно, просияв лицом. – Вот и ты, сокол мой светлый, – молвила. – Уж никак не чаяла, что вновь свидимся.
Вроде ласково говорила, но как-то печально.
– Такова, видно, судьба, – добавила.
Добрыня наблюдал украдкой: узнает ли парень ту, которую в бреду звал, чье имя повторял во сне? Или старообразная Малфрида ему не по сердцу придется?
Сава смотрел на нее сперва удивленно, потом глаза его расширились. Он стал крупно дрожать, его грудь вздымалась, он заметался в удерживавших его путах.
– Уйди! Уйди, ведьма проклятая! Во имя Отца и Сына и Святого Духа сгинь, сатана!
И Малфрида отшатнулась. Но уже в следующий миг кинулась на парня, ударила, да так, что кровавый след от когтей у него на лице остался.
– Охристианился, пес! Ты… с ними!.. За то поплатишься мне!
Она больше не прикасалась к Саве, но он вдруг стал дико кричать, упал на землю, заголосил. А потом затих, подергиваясь и суча ногами, глаза его закатились.
Вокруг них образовалось пространство, люди отшатнулись, но не отходили, а с жадным любопытством следили, что дальше будет. Малфрида же бурно дышала, глаза из темных сделались желтыми, только зрачок истончился, как у хищной птицы, когти выступили, даже клыки показались. Ох и страшна стала!
И в этот миг раздался девичий крик:
– Не трогай его! Мой он! Я его выбрала, со мной он и останется!
Забава, почти оттолкнув чародейку, упала на Саву, накрыла собой, заслонила.
– Ты его уже выбирала, ведьма! И он вернулся. Ко мне вернулся! Ибо люба я ему. А тебе – не отдам!
Домжар сперва оторопел, как и все вокруг, но в следующий миг схватил дочь, стал оттаскивать. Она же вырывалась и кричала:
– Нет такого закона, чтобы человека дважды в жертву отдавать! Отец, скажи ей! Ты старый покон65 знаешь, поясни же!
Кто-то в толпе подтвердил: да, отданного в жертву и спасшегося больше не трогают. Значит, его жертва неугодна.
– Вы это мне пояснять будете? – встрепенулась ведьма. Ее всклокоченные седые волосы взлетели, заполоскались, как на сильном ветру, в какой-то миг словно потемнели, но она совладала с собой, замерла, положив руки на навершие посоха. Вновь стояла худая, прямая как стрела, только седые космы еще слегка шевелились, как будто живя своей отдельной жизнью.
