День рождения Джейсона? Днем он идет в кино с пятью школьными друзьями. Радости это не доставит, но и бояться тут нечего. Хомер вернется из конторы пораньше и отведет их в кинотеатр, а она останется дома, покроет глазурью торт и нарежет тартинки в виде крошечных зверюшек. Такое разделение труда было справедливым и, как всегда, не вызвало недовольства.
— Спору нет, я смогу посмотреть фильм, — сказал Хомер, — а ты — нет. Но смотреть «Супермен-2» в компании пятерых шестилеток сомнительное удовольствие. Ты уверена, что не хочешь поменяться со мной?
— Да, — сказала Изабел. — К тому же ты сделаешь тартинки из черного хлеба, хоть это и день рождения.
— Желудок Джейсона не знает, что у него день рождения, — сказал Хомер.
Право же, никаких оснований сидеть в панике на белоснежных, отделанных кружевом простынях, под защитой надежных стен, оклеенных темно-зелеными обоями, где висячие зеркала в позолоченных рамах отражают лишь то, что знакомо и любимо.
Изабел встала с постели и пошла наверх, в спальню Джейсона. Она, спавшая раньше голышом, теперь спала в ночной рубашке — как все матери детей с чутким сном, — которая служила ей и халатом.
Джейсон лежал на спине, раскинув руки, на лице — блаженное спокойствие. В ногах кровати высилась куча подарков, которые они с Хомером положили накануне вечером.
Дедушка и бабушка из Америки прислали Джейсону ковбойский костюм из настоящей кожи и пару пистолетов в отделанной серебром кобуре.
— Стоит ли? — спросил Хомер. — Пистолеты?
— Но это подарок, — сказала Изабел. — Потом обследования показывают, что дети, лишенные овеществленного выражения агрессии через фантазию, совершают впоследствии больше агрессивных актов, чем те, кто их не лишен.
— Ловко придумано, — сказал Хомер. Но пистолеты были красивые, легкие, с изящной филигранью; Джейсон будет ими гордиться. Хомер вздохнул и положил их к остальным подаркам.
Из Австралии от Хэриет подарка не было. Никогда не бывало.
— Я думаю, моя мать перестала быть женщиной, — сказала Изабел Хомеру накануне вечером. — Теперь она превратилась в ствол старого каучукового дерева, засыпанный песком. Хомер поцеловал Изабел, взял ее руку в свои, но ничего не сказал: что тут можно было сказать?
Хэриет! Ну разумеется, вот оно! С ней что-то неблагополучно! Изабел спустилась вниз, в гостиную — две комнаты цокольного этажа, превращенные в одну; ставни все еще были опущены, а на столе с прошлого вечера стояли бок о бок два фужера и лежали три недокуренные сигареты — свидетельство попыток Хомера бросить курить при помощи идиосинкразического и дорогого метода выкуривать все меньшую часть каждой следующей сигареты. Позвонила в Австралию. Теперь с ней была прямая связь. Можно было обойтись без телефонистки. Двенадцать цифр — и рядом мать и прошлое.
Телефон звонил раз за разом, но на том конце никто не отвечал. Аппарат стоит на подоконнике возле входной двери и, стоит ему зазвонить, песчинки вокруг него подпрыгивают и подскакивают от изумления. Сколько раз Изабел видела это. Может быть, мать лежит в кухне на полу, по другую сторону сетки от мух, вот почему она не отвечает. Она мертва, или у нее удар, или сердечный приступ, или ее изнасиловали и обокрали, а может, она наконец завела себе друга и не ночует дома.
В голове у Изабел зазвучала народная песенка. Какой-то певец пел ее в одной из программ на прошлой неделе.
Вести дурные до нас донеслись,
Слух дурной до нас докатился:
Одни говорят — любимый мой умер,
Другие твердят, что он женился.
А возможно, она просто не отвечает на звонок.
Последний раз я видела ее лет восемь назад.
Она окончательно ушла в себя. Предоставила мне прожить за нее ее жизнь.
Звонок замолчал. «Хелло», — сказала мать.
— Привет, мама.
— А, это ты, Изабел? Как поживаешь, цыпленочек?
— Прекрасно.
— Все в порядке? Муж, ребенок и так далее?
— Да, у них все прекрасно.
Молчание. Затем:
— Уже очень поздно. Я была в постели.
— Прости. Я просто хотела убедиться, что у тебя все благополучно.
— Само собой. Здесь не бывает перемен. А как ты?
— Веду по телевидению программу. Раз в неделю. Это всего лишь беседы и интервью со знаменитостями, но лиха беда — начало.
