— А ну-ка, сходи да приведи ко мне старца Амвросия! Невмоготу сейчас ромейские словеса одно к одному складывать.
Амвросий, духовный отец князей Мономашичей, милостью небес прожил долгий век, и трудно было найти то, чего премудрый старец не знал и не мог растолковать. Должно быть, предчувствуя скорую кончину, он почти оставил сон и, казалось, непрерывно бодрствовал, предаваясь молитве, чтению или коротая время за летописанием. Среди прочих языков, известных Амвросию, был и ромейский, а вернее — русский, поскольку родом отец Амвросий был из Филиппополя и молодые годы провел в свите константинопольского патриарха.
— Глянь-ка, — Великий князь протянул подметное письмо тяжело, но гордо шествующему старцу, — что в сей цидуле написано?
Монах развернул пергамент и начал читать вслух тихим и твердым голосом:
— Не верь, князь, василевсу, его золотом Тимирка осыпан, все словеса его — ложь и все дары его точатся ядом…
— Отравить, что ли, меня желают? — нахмурился Святослав. — Так ведь со мною вровень пили да ели.
— Матраха западней для тебя станет, не к добру люди василевса придут. Гибели твоей взыскует Комнин. Отправь гонца в Херсонес к архонту Григорию, а лучше сам туда ступай, когда хочешь врага злобного упредить.
— Ишь ты, — поразился Великий князь, — утром о том помыслю, утро вечера мудренее. Благодарствую, отче. Ступай, да помолись обо мне.
— Не премину, — ответил старец, глядя на без сил рухнувшего на перину Великого князя и незаметно пряча свиток в рукав. — Не премину…
Когда б не манера создавать себе проблемы, человечество до сих пор тупо любовалось бы оградой райского сада.
Аль Капоне
Анджело Майорано с размаху опустил секиру на узловатый ствол вяза, затем выдернул и ударил вновь, пытаясь хоть как-то выплеснуть клокотавшую ярость:
— Чертов святоша! Дьяволово копыто ему в глотку! Это из-за него, из-за него все неприятности! Еще вчера я был вельможей, а сегодня? Какие-то гнусные ублюдки хотят загнать меня, как оленя, и украсить моей головой стену! Ну, нет! Не выйдет!
Притихшие соратники, не один год ходившие с бароном и сражавшиеся под его командованием как на море, так и на суше, прекрасно знали, что в такие минуты от него лучше держаться подальше. Не терявший хладнокровия в бою пират, прозванный сарацинами Мултазим Иблис — «мытарь дьявола», — редко впадал в буйство, но горе было тому, кто оказывался под рукой в этот миг. Сейчас жертвой его гнева стал ни в чем не повинный вяз, раскинувший мощные ветви на склоне холма.
Спутникам Майорано показалось, что их предводитель вдруг остановил коня, посмотрел на дерево, помнившее еще легионы Цезаря, и с рычанием, схватившись за боевой топор, бросился в атаку. Никто и представить себе не мог, что в это мгновение Анджело Майорано воочию увидел раскачивающееся на ветвях собственное тело, а заодно и всех его лихих гвардейцев, подвешенных за шею.
— Ну, нет! Не бывать этому! Вот тебе! — самозабвенно кричал он. — Вот, получай! Это тебе за мой замок! Это — за часовню! Это — за шандал из чистого золота! Это — за философский камень! Это — за капитанство! Подлый Бенчи, все из-за тебя, паскудная свинья!
Он в изнеможении опустился в высокую, усеянную щепой траву у корней дерева.
— Что с вами, синьор Анджело? — наконец осмелился спросить простецкого вида детина, недавно выдававший себя за лесника.
Майорано сидел, прикрыв глаза, слушая, как литаврами на дромоне стучит его сердце, подавая сигнал гнать что есть мочи.
Лесник подошел чуть ближе, опасаясь, что его не слышат:
— Что с вами, синьор?
— Теобальд, — приоткрыл глаза барон, — кажется, мы здорово влипли.
— Я ходил под вашим знаменем семь лет, капитан. И всякий раз, когда мы здорово влипали, вы находили, как извернуться и уйти, да еще и с хорошей добычей.
Ди Гуеско смерил «лесника» долгим благодарным взглядом:
— Значит, так, — он поднялся, опираясь на секиру, — путей у нас немного, и каждый из них хорошо известен. Из Пармы наверняка уже выслали погоню, а заодно и гонцов к соседям. Уверен, они ждут, что мы отправимся или на юг — под крыло Его Святейшества, либо же через Пьемонт и Савойю во Францию. Если мы и впрямь сунемся туда — прощай голова! Но пока нас обложат, словно волка флажками, остается еще один путь — в Империю.
