Однако при всей значительности этих «промежуточных» мгновений, искр озарения, понимания чего-то, что стоит за пределами земного бытия и навсегда остается для живых загадкой, они размываются столь же вечным Сомнением в достоверности чувственного опыта. Один герой Зингера заявляет: «…столько невероятных вещей произошло за мою жизнь, что пора стереть слово „невозможный“ в моем словаре». Другой с той же убежденностью говорит: «По моей теории — ничего нельзя объяснить».
Каббала, рассказы окружающих, ранний литературный успех, которым юный автор в немалой степени был обязан своим интересом к потусторонним силам, обострили его внимание к этой мистической области земного опыта, а дар воображения и писательский талант позволили ему густо населить страницы своих книг демонами разных рангов, душами, застрявшими между мирами, и даже мертвецами. Эта грань его таланта представлена в сборнике рассказом «Ханка», прекрасно иллюстрирующим неразрывную связь между знанием и сомнением.
Последний рассказ — «Сын» — возвращает читателя к началу сборника. Даже краткое знакомство с творчеством Зингера позволяет представить идейный и временной диапазон размышлений писателя — от начала века в Европе, определившего все духовные и интеллектуальные искания этого столетия, до наших дней. Изменился мир, изменились и герои Зингера. В этом рассказе сын приезжает к отцу из Израиля, а отец встречает его в уже обжитой Америке. Той самой, которая персонажам первого рассказа представлялась местом, где люди ходят вниз головой. Этих отца и сына роднит не кровь, а возможность взаимопонимания, надежда на духовную близость. Мысли отца в ожидании встречи с незнакомым сыном, их первый разговор позволяют почувствовать эволюцию взглядов тех поколений, которые разделяют героев первого и последнего рассказов сборника.
Подводя итог этому по необходимости конспективному обзору творчества И. Б. Зингера, представляется лучшим привести его собственные слова о литературе, которой дана «магическая власть над смесью случайностей и цели, сомнения и веры, страстей плоти и устремлений души… [литература] уникальна и всеобща, национальна и универсальна, реалистична и мистична…
Для читателей, желающих услышать обо мне нечто более личное: моя отъединенность от всего остается неизменной. Я покорился меланхолии, и она взяла меня в плен. Я предъявил ультиматум Творению: скажи мне свой секрет или дай мне погибнуть. Мне нужно было бежать от самого себя. Но как? И куда? Я мечтал о гуманизме и этике, в основе которой лежал бы отказ от оправдания тех напастей, что наслал на нас Господь и которые он нам еще уготовляет. В лучшем случае искусство могло бы быть средством, помогающим на время забыть об ужасе человеческого бытия…
И я все еще продолжаю работать над тем, чтобы сделать этот отрезок времени достойным времяпрепровождением».
Наверное, автор около тридцати книг не сомневался, что преуспел в этой работе, которую он не оставлял до конца своих дней. В 80-е годы писатель отдал в перевод восемь новых книг, в том числе роман «Царь полей», действие которого происходит в древности, и свою последнюю книгу «Пена», мрачную притчу о человеческой морали. Скоро посмертно выйдет еще одно произведение Зингера — «Вознаграждение». Широкая известность пришла к нему уже в зрелые годы, особенно после того, как С. Беллоу перевел его рассказ «Дурак Гимпель». Зингер удостоен практически всех мировых литературных премий. В 1983 году Б. Стрейзанд экранизировала его рассказ «Йентель, мальчик из ешивы», а в 1989-м П. Мазурский снял фильм по его роману «Враги. История любви». Это позднее признание было настоящим, и читатели нередко благодарили его за то, что его книги помогли им выжить.
«Тот, кто пережил экстаз смерти, — утверждает в разговоре со своим любимым писателем одна из его героинь, пытавшаяся покончить с собой из-за несчастной любви и теперь прикованная к инвалидной коляске, — может лишь смеяться над остальными так называемыми удовольствиями». То, чего человек боится от колыбели до могилы, есть высшая радость. И все же редко кто-либо спешит ее пережить. «Ожидание есть часть радости», — продолжает ее мысль автор. Еще в юности ему показалось, что «на лицах мертвых — одно выражение: „Ага, вот оно как на самом деле! Если бы мы только знали…“» Вечная загадка «послездесь» занимала его всегда. Но «все они безмолвствовали — Бог, звезды, мертвые».
