К ночи я немного подготовился, сделав себе импровизированный кистень, из куска дегтярного мыла, что мне дала с собой его мамаша и полотенца. Связав всё, я затянул петлю вокруг ладони и лежал на кровати, когда раздался звонок отбоя и везде, кроме тусклых коридорных лампочек погас свет.
Мучителей ждать долго не пришлось, поскольку уже через полчаса скрипнула дверь и четыре тени появились в дверном проёме.
— Эх, пошла потеха, — тихо произнесли в темноте и следом за этим я скатился с кровати, и встав на ноги, с большим замахом ударил своим самодельным оружием снизу верх на замахе, ориентируясь по тени.
Раздался булькающий звук, и затем на пол что-то упало. На минуту воцарилась тишина, а затем раздался удивлённый возглас.
— Эта с…а Колю вырубил.
— Мочи гниду! — этот голос был мне знаком и принадлежал тому, кто меня провожал до комнаты.
Я успел взмахнуть кистенём ещё два раза, прежде чем меня сбили с ног, и на тело и голову посыпался град ударов. Сознание очень быстро меня покинуло.
Очнулся я от громких голосов, которые отдавались в гудящей голове, словно монастырские колокола, во рту был поганый привкус железа, а всё тело неимоверно болело.
— Инесса Владимировна, — мужской голос говорил строго, но с ленцой, — мне плевать что у вас там за методы воспитания, но тяжкие телесные я покрывать не намерен. Сами с участковым разбирайтесь по этому поводу.
— Виктор Христофорович, ну какие тяжкие телесные, — тут же заверещал женский голос, — упал он, шёл по лестнице и упал с третьего этажа.
— Я всё сказал, — отрезал тот, — их я обязан заявлять, я заявил, дальше не моё дело.
Дальше я плохо слышал, так как голова стала снова кружиться, перед закрытыми глазами поплыли золотистые мушки, и я снова впал в беспамятство.
* * *
— Эй! — грубый толчок в плечо не только привёл меня в себя, но ещё и вызвал боль во всём теле. Вскрикнув, я открыл глаза, отстраняясь на койке от источника неприятности.
— О, очнулся, — обрадованно сказал сидящий передо мной человек в старой советской милицейской форме, той, чья ещё вызывала доверие и уважение граждан. Похоже мне на личном опыте сегодня выпало проверить, так это было или нет.
— Рассказывай, где ты так, — он достал из кожаной планшетки жёлтый лист бумаги, оттуда же карандаш и помусолив его кончик во рту, приготовился слушать.
За его спиной высилась огромная туша директора, внимательно слушающая нашу беседу.
— Шёл, упал, споткнулся, дальше ничего не помню, — под её взглядом, с трудом ответил я. У меня был соблазн рассказать правду, но что-то во взгляде и позе милиционера заставило меня передумать. К тому же, Иван чётко всегда говорил, что обычно ждало стукачей по возвращении в интернат. Он сам пять раз побывал на больничной койке с переломами рук, ног, рёбер, и каждый раз побои списывались на несчастные случаи, так что я знал, что мои признательные показания, точно сделают мою ситуацию только хуже.
— Видишь дорогой, я тебе так и говорила, — замурлыкала директриса, подходя ближе и облокачиваясь на его плечи, — вечером тебе что приготовить? Борщ или картошку с котлетами?
— Давай и то, и другое, — хохотнул он, щипая её за попу, затем складывая свои письменные принадлежности обратно.
— Попрошу Зину взять лучшее мясо, — улыбнулась она.
«В памяти тут же всплыло, что Зина — это была главная повариха интерната и откуда она могла взять лучшее мясо, также становилось понятно».
— Ладно, до вечера Ин, — чмокнул он директрису в подставленную щёку и отбыл.
Женщина, не удостоив меня и взглядом, вышла за ним следом из палаты. Оглянувшись по сторонам, я увидел, как с десяток детей, лежавших на соседних кроватях, быстро отвернули от меня свои лица, все сделали вид, что меня нет. Похоже процедуру посвящения я всё ещё не прошёл.
* * *
Из больницы, где я в полном одиночестве провёл две недели, поскольку меня никто не навестил, а дети, большая часть которых была из моего же интерната и лежала здесь как с травмами, переломами, так и просто с дизентерией, отказывались общаться, игнорируя моё существование. Так что у меня было масса времени, чтобы обдумать что же делать дальше и как себя вести. Моя упёртость и жажда доказать Ивану Николаевичу, что систему можно поменять, и я могу стать не таким, как все, говорила о том, что нужно сопротивляться и давать отпор. Так что я задумал и украл на кухне, на которой мы периодически помогали персоналу, тупой нож с зубчиками, который не мог разрезать ничего, и всё оставшееся время посвятил тому, что ночами точил его о ножку кровати, добиваясь, чтобы он был острым.
