Детское крыло было изолировано от всей остальной больницы, где находились взрослые, а наших палат, где находились только интернатовские было две, одна для мальчиков, вторая для девочек и несмотря на строгий контроль, чтобы мы не пересекались, особенно после отбоя, всё же часть отважных выбиралась по ночам, мазать девок зубным порошком, весь день до этого пролежавшим на батарее в полужидком состоянии. Если вылазка была успешной, то утром мы об этом сразу узнавали от взбешённой старшей медицинской сестры, которая материла нас, несмотря на то, что мы были детьми и подростками. Она угрожала и выспрашивала, кто это сделал, но молчали все. Только когда она уходила, по всей палате раздавался заливистый детский смех, и парни рассказывали о своих ночных подвигах.
Под этим предлогом, я одной из ночей выбрался из больницы, когда до моей выписки оставалась лишь пара дней. Руки были крайне слабы, их требовалось разрабатывать, но побег, совершённый с потрясающей наглостью, а главное тщательным планированием, прошёл успешно и уже через два часа, я скрёбся в дверь нашей комнаты с мамой в общежитии.
— Б…ть, кто там среди ночи ё…я, я сейчас выйду и вы…у, — наконец из-за двери подали признаки жизни и она распахнула, явя мне сорокалетнего заспанного мужчину.
— Тебе чего пи…к, — недовольно он посмотрел на меня.
— А где мама? — запинаясь, спросил я у него.
— Какая б…ть мама, ты х…е тут среди ночи меня будишь?
— Вера Ивановна Добряшова, — наконец я разлепил губы, — мы живём здесь.
— Жили, — уже чуть спокойно буркнул тот, — она переехала в военный городок, к хахалю своему. Комнату мне отдали.
— Спасибо, — по спине прокатился холодок, поскольку расположение воинской части я знал лишь приблизительно, — извините, что разбудил.
Мужик замялся и посмотрел на мою полосатую больничную пижаму и тапочки, затем на пару минут ушёл вглубь комнаты и вернувшись, вручил мне полбулки чёрного хлеба и небольшой кусок сала.
— Держи, чем богаты, как говорится.
— Спасибо! — я хотел поблагодарить его ещё раз, но он пробурчал что-то малопонятное и захлопнул передо мной дверь.
Выйдя на улицу, так же, как и зашёл, через окно второго этажа, где для меня мой друг сбросил одеяло, я направился на север, за посёлок, поскольку вроде там был сплошной бетонный забор и воинская часть. Идя и вздрагивая от холода, я ел подаренную мне еду и думал, что это самый вкусный хлеб, что я ел в своей жизни.
До части я не дошёл. Поутру на дороге раздалось тарахтение мотоциклетного мотора и вскоре на дороге показался жёлто-синий «Урал» с коляской. За рулём находился крайне недовольный знакомый мне милиционер, который первым делом, остановившись рядом со мной и заглушив транспортное средство, стал избивать меня, проклиная что я родился на свет и заставил встать его среди ночи из тёплой кровати, и бегать искать по посёлку. Сил у меня сопротивляться уже не было, поэтому я скрючившись в позе эмбриона, лишь вздрагивал и закрывал голову и живот руками, чтобы взрослый не повредил мне что-то важного. Когда он наконец устал, то вернулся на мотоцикл и приказал мне садиться в люльку. Правда он вернул меня не в больницу, а сразу в интернат, поскольку сказал, что я слишком здоров для того чтобы там лежать. Передав меня из рук в руки воспитателю, который хмуро на меня посмотрел и отвёл в кабинет директора, оставив с ней наедине.
Она сначала долго молчала, качала головой и наконец сказала.
— При нашей первой встрече, я думала ты умнее, но ты оказался такой же тупой, как и все остальные.
Я опустив голову лишь слушал, поскольку похоже заболел, прохладная ночь на свежем воздухе в одной пижаме и тапочках не лучшим образом сказалась на моём здоровье. Видимо она ошибочно приняла мою болезнь за нежелание разговаривать, так что вызвала какого-то Николая и сказала, что хотела бы, чтобы меня научили правилам. Хмурый уже даже не подросток, а взрослый девятнадцатилетний мужчина, лишь кивнул, обещав обо всём позаботиться лично. Сначала он отвёл меня в душевую, где стал избивать резиновым шлангом от душа Шарко, и объяснять, что, если я не перестану выёживаться, он меня прямо здесь и опустит, а потом будет это делать каждый день, пока я буду сопротивляться. Имя этого педофила вскоре тоже всплыло у меня в памяти, о нём Иван Николаевич рассказывал с ненавистью, говоря, что если бы встретил его сейчас, после отсидки, то точно бы зарезал.
