— Помилуйте… «Мир должен быть населён…»
— Вздор. «Лучше бездетность с добродетелью, ибо память о ней бессмертна, плодородное же множество нечестивых не принесёт пользы, и не достигнут они незыблемого основания и порывом ветров искоренятся…». Должен быть населён! Подумать только… Я-то тут причём, помилуйте? Он давно и без меня населён и даже — перенаселён местами. В Лондоне в клубах — уединиться невозможно, посидеть в тишине, кроме как в «Диогене», негде. Всюду толпы народа. Кстати, замечу, что и вы сами, — улыбнулся Коркоран, — несмотря на ваши проповеди, не больно-то способствовали увеличению числа обитателей мира.
Доран развёл руками.
— Несчастная любовь? — взгляд мистера Коркорана был понимающим и сочувственным.
Доран вздохнул, опустив глаза. Откровенность собеседника нравилась ему, но сам он не привык к подобной искренности.
— Скорее, нищенская любовь… причём, во всех смыслах.
— Давно?
— Четырнадцать лет назад. Всё давно прошло.
Коркоран смерил собеседника долгим взглядом и ничего не ответил.
Доран видел, что никто из девиц не вызвал в Коркоране даже тени интереса, он был абсолютно неуязвим для женских чар и беззлобно шутил на счёт досаждавших ему особ прекрасного пола, ленивыми полусонными глазами глядя на дамские ухищрения, ничуть не интересуясь рассказанными девицами друг о друге сплетнями и всей той вознёй, что была затеяна вокруг него.
Доран предположил было, что причиной такого поведения тоже могла быть несчастная любовь, но Коркоран вообще не походил ни на влюблённого, ни на человека с разбитым сердцем. Он был весел, благожелателен, обедал с неизменным аппетитом, любил порассуждать о тайнах природы, бытии Бога и бессмертии души, было заметно, что он предпочитает уединение и тишину и нисколько не тяготится одиночеством. Помнил отец Доран и его слова, сказанные у Лысого Уступа. Что могло заставить такого красавца высказаться столь цинично? Сам он, Доран, после выказанного ему пренебрежения мог озлобиться и отгородиться от женщин. Но Коркоран? Ведь такому никто и никогда не предпочёл бы другого.
Сам Коркоран ронял — правда, в приватных беседах — замечания, свидетельствующие не то чтобы о неприятии, но скорее — о весьма невысоком мнении о женском поле.
— Никогда не пытайтесь понять женщину, Доран, потому что можно ведь вдруг и понять! Мне случалось — мороз по коже шёл, клянусь. Особенно же важно никогда не сказать самой леди ничего такого, что трудно понять ей. Она начинает над этим думать, и ничего хорошего из этого не выходит. Одна особа не первой молодости, причём, не из самых последних дурочек, говорила мне как нечто само собой разумеющееся: «Я никогда не думаю, мистер Коркоран — это меня утомляет; а если уж думаю, то ни о чём». Это была просто искренность, уверяю вас. Женщины за шестьдесят обычно устают лгать и становятся честны. Молоденькая же леди может часами говорить о том, что у неё просто нет слов. Если же она молчит, то её, по пословице, лучше вообще не перебивать: сначала трижды подумай, а потом промолчи. Я именно так всегда и поступал. Правда, чёрт возьми, это не помогало. Я прослыл в женских кругах человеком глубоким и загадочным, а что притягательнее для женщин, чем «загадочность»? В итоге, когда я просто подрёмывал после обеда в гостиной лорда Бервика, с тоской размышляя, как убить вечер — обо мне говорили, что я «погружён в глубокие раздумья…»
Все эти слова одновременно забавляли и настораживали Патрика Дорана. Он не мог не поймать себя на чувстве восхищения и симпатии к этому человеку и заметил, что интуитивно отталкивает от себя дурные подозрения на его счёт. Но всё же…
Двести тысяч фунтов — сумма немалая…
При этом он заметил, что мистер Коркоран — хоть и явно был состоятельным, но кутилой не был. Его вещи — галстуки, трости, трубки, шляпы — были весьма дороги, но не поражали роскошью, которую он, бесспорно, мог бы себе позволить. В его одежде не было ничего вычурного и франтовского, в отличие от того, что позволял себе мистер Нортон. Коркоран предпочитал серый, чёрный и болотный цвета фраков и сюртуков, его шейные платки были самых неброских тонов, но скромная простота его одежды странным образом лишь выделяла и подчёркивала его красоту, щегольство же мистера Нортона не украшало его, но отталкивало манерностью.
