Тут и я узнал старика и вспомнил, что однажды, в Лондоне, я видел его проезжающим в свите канцлера мимо нашей мастерской. Тогда мне запомнились его угрюмый вид, черные сросшиеся брови, седые волосы. При дворе в свите сэра Томаса я с тех пор больше не встречал его.
Сакс взглянул на короля умоляющим взором и пробормотал, что это может стоить ему жизни.
– Мое королевское слово порукой, что этого не случится! Приказания, полученные тобою, не могут относиться ко мне, – настойчиво сказал король и переступил порог, дав мне знак остаться снаружи.
Эшер в совершенном смятении не знал, что ему делать, покуда мой повелитель не отдал ему своего королевского приказа:
– Запри ворота и доложи своей госпоже о посещении и милости ее короля.
В ожидании я сел и прислонился спиной к стене. Мне было славно тут в вечерней прохладе, и отдых казался желанным. Приключение это меня потешало. Я посмеивался себе в бороду над последним торжественным обращением короля и в душе похваливал сира Генриха за то, что на этот раз он, считаясь со своим голодом и зрелыми годами, не остался в качестве поющего трубадура за воротами, а открыл коротко и ясно хозяйке маленького дворца свои королевские сан и достоинство. Жалкий я глупец!
Когда через некоторое время ворота снова распахнулись и король Генрих вышел из крепостцы, наступила уже глубокая ночь, хотя это была лишь середина лета. Сакс с факелом в руке шел впереди нас по узенькой тропинке, которая скоро привела к уединенной мызе, где нам дали лошадей и проводника.
С наступлением утренней зари мы въехали в ворота замка, откуда король накануне отправился на охоту, и, когда я держал ему стремя, он подарил меня взглядом своих сияющих глаз и, зажав мне левой рукой рот, правой бросил мне пряжку, усыпанную драгоценными камнями, сорванную им с его шляпы.
Золото, которое было в его кошельке, он уже раньше высыпал все в руки старого Эшера.
Таково было начало. Но со времени солнцеворота этого года вплоть до листопада я часто сопровождал короля в те мирные рощи, а еще чаще совершал эту поездку один, чтобы предупредить о посещении моего господина или передать его тайной возлюбленной знаки пламенной любви – редкостные морские жемчужины и те драгоценности, что родит лоно земли. При этом я ее ни разу не видал, и нога моя не ступала на двор замка.
Только у входа встречался я со старым Эшером, который, правда, каждый раз, завидя меня, жалобно вздыхал, но не отказывался повиноваться и не отвергал того, что перепадало на его долю из королевских рук.
Мне было строго заказано показываться на этих тропинках днем; да места эти принадлежали к наиболее глухим из известных мне по разъездам. Ни одной живой души я там не встречал, разве что пасущуюся в предрассветных сумерках дичь, да раза два, когда мне случилось запоздать, – одиноких лесных бродяг.
С начала того приключения успела народиться новая луна, когда однажды мой гнедой Ганс вывихнул себе ногу. Я любил это животное, как брата, и потому задержался с ним на мызе, покуда не вполне за него успокоился. Тогда я пешком направился обратно. Я очень торопился. Был уже полный день, когда мне пришлось пересекать широкую зеленую лесную поляну, со всех сторон которой откликалось насмешливое эхо, как вдруг на скалистой дороге, начинающейся в конце ее, послышался стук копыт. Я поспешил укрыться в кусты, лег на живот и стал следить за длинной луговой тропинкой. И я увидел там белого арабского коня канцлера, которым с медлительной небрежностью управлял его господин. Красивое животное радостно фыркало, втягивая своими раздувающимися ноздрями утренний воздух и лесные запахи.
Господин мой, появление канцлера на этих зеленых тропах не было для меня неожиданностью. Я был готов к тому, что рано или поздно мне придется встретить его проезжающим по этим местам; ведь маленький нарядный дворец охранялся его слугой, самая мавританская постройка, чужеземные породы деревьев в дворцовом саду, непуганая дичь вокруг него – все это давно сделало для меня решенным вопрос о его хозяине. Этим же путем и король с первого дня догадался, кто тут припрятал милое своему сердцу.
