Но не только сектанты так сильно интересовались незнакомым старцем, в доме старого Ефима Андреевича также много говорили о нем, когда крестьяне, невестка, работники и некоторые соседи собирались вечерами у обеденного стола.
В эти вечерние часы говорили о многом, случалось, выходил к ним и богомолец, если жил внизу в подвале, садился с остальными и рассказывал, что знал о чужаке.
Никто из деревенских жителей и никто из странников, которые заходили к Ефиму Андреевичу, сами не видели старца. Но однажды один крестьянин из Покровского встретил на базаре в Тюмени старого и болезненного человека из другой деревни, и тот рассказал, что видел, как святой с толпой молодых девушек вышел из леса и пошел по его деревне. Этот старец описал чудотворца худым, среднего роста, с огромной развевающейся бородой и волосами, которые длинными прядями спадали на плечи, а на лбу были разделены пробором, как у Христа на иконах. Глаза колюче смотрели из-под бровей, лицо было бледное от истязаний и лишений и изборождено морщинами, как у старика, но голос был мягким, располагающим. Несмотря на то что внешне он производил впечатление доброго, святого человека, старый крестьянин почувствовал под его взглядом необъяснимый ужас.
* * * *
Многие долгие вечера проходили в таких беседах, пока однажды ночью не вернулся Григорий Ефимович. Как часто вспоминала потом Прасковья Федоровна об этой первой после многолетних странствий встрече с Гришей. Ей казалось, что эта встреча, эта ночь стала знаменательным поворотом в ее жизни. В тот вечер ей надо было еще прибрать в доме, и поэтому она дольше обычного не ложилась спать; вдруг в ворота постучали, и, выглянув, она увидела стоящего перед дверью пожилого бородатого мужчину. Сначала она приняла его за одного из тех странников, что довольно часто просились на ночлег к Ефиму Андреевичу, и быстро поспешила навстречу, чтобы открыть чужаку, и тут она узнала мужа. Его выдали маленькие светло-голубые глаза. Правда, сейчас они смотрели с морщинистого лица, обросшего лохматой бородой. Тем не менее Прасковья узнала этот взгляд, в котором было что-то светлое и одновременно лукавое.
Так же удивительно, как эта первая встреча, произошли и все следующие события. Когда все они, Прасковья, старый Ефим и дети, поспешили навстречу вернувшемуся домой паломнику, то не могли не заметить произошедшую в нем перемену. Хоть он и рад был увидеть свою семью после долгой разлуки, радость эта была совсем другой и уже не имела ничего общего с мирским счастьем. Уже первые слова его приветствия звучали непривычно торжественно и рассудительно, и когда они бросились Григорию на шею, то им показалось, будто он хочет защититься от нежностей осторожными, добрыми, но в то же время строгими и решительными движениями. Он поднял, благословляя, правую руку и с достоинством святого осенил их крестным знамением, в уголках его губ залегла незнакомая складка, взгляд, казалось, проходил сквозь людей и погружался в дом. На осунувшемся лице была написана такая торжественность, что отец, жена и дети смутились и отступили от него.
С той поры, встречаясь с мужем, Прасковья чувствовала глубокое почтение, как перед очень высоким святым лицом. Она было собралась приготовить мужу на ночь постель на обычном месте, но заметив строгую торжественную осанку его, сразу же, охваченная благоговейным смущением, смиренно отказалась от своего намерения и, как испуганная служанка, опустила голову.
Вернувшись домой, Григорий Ефимович сразу же пожелал открыть дверь в укромный подвал. Обычно там находили убежище преследуемые властями, странствующие богомольцы или те, кто из внутренней потребности хотел спрятаться от людей в укромном месте. И когда Прасковья провожала такого странника в подвал, она обычно не спускалась дальше темных ступеней в неуютное, без окон подземелье. Как же, должно быть, ей стало жутко, когда она вынуждена была провожать своего мужа Григория Ефимовича в этот темный подвал. Когда она открыла обитую железом дверь, навстречу ей ударил тяжелый, душный, ледяной воздух каменного подземелья; пустое помещение с низким, грубым каменным сводом освещалось только маленькой масляной лампадкой, под мерцающим светом которой, казалось, оживали лики святых в красном углу.
