Она сразу отстранилась, деловито предложила:
— Умывайтесь. Я вам солью.
Лейтенант не мог понять, почему она стала называть его на «вы», будто между ними произошло что-то такое, что отдалило его от нее. Когда она лила из ковшика воду ему на руки, старался не смотреть на темную ложбинку в вырезе кофточки, а женщина, словно нарочно, наклонялась ниже и ниже.
Подала чистое холщовое полотенце, чинно пригласила отобедать.
— Извините, что есть.
— У меня в шинели консервы. И концентраты.
— Вам самим сгодится.
Консервы он раскупорил и поставил на стол, а пачки с концентратом положил на полку, заставленную пустыми стеклянными банками и бутылками.
— Сын где? — поинтересовался лейтенант.
— Гуляе. Малый еще понять, что на усю жизнь сиротою остался.
К консервам не притронулась: «Сыночку оставлю». Лейтенант тоже не стал есть.
— Вы кушайте, сил набирайтесь. С пустого борща не навоюешь.
— Давно так вкусно не ел, — похвалил лейтенант. — Чудесный борщ.
— Еще? — Не дожидаясь ответа, добавила половник борща в его миску. — Кушайте на здоровье.
Она первой управилась с едой и, облокотившись, смотрела прямо ему в лицо.
— Вы и при немцах тут жили?
— Жила, — спокойно ответила. — У погрибе с сыном ховались.
— И ни разу с ними не встретились?
Не сказал с кем, но она поняла.
— Та видела.
Он отложил ложку.
— И вас, такую красивую… — Лейтенант оборвал фразу и низко наклонился над миской. Он не видел лица женщины, но физически ощущал ее усмешку.
— В оборванном ходила, золою мазалась. Еще подлить?
— Нет-нет, спасибо! — торопливо отказался лейтенант и поспешно поднялся. Он стал надевать ремни.
— То что за карманчик? — спросила женщина с любопытством.
— Это? — уточнил, дотронувшись до клапана на ремне.
— Ага.
— Для свистка. Только нет его у меня.
Она продолжала изучать его амуницию.
— А пистолет не носите?
— В госпитале остался.
— И долго лежали у госпитали?
— Три месяца.
— Три месяца! — Она громко ахнула. — Боже ж мой! И куда вас ранило?
— В голову и в грудь.
— В сердце? — ужаснулась она.
— В двух миллиметрах прошла.
Глаза ее выражали столько участия, жалости и сострадания, что он не мог не успокоить ее.
— Теперь все позади! До свадьбы заживет, — с нарочитой бодростью похвалился.
— А вы и неженатый? — удивилась она.
— Не пришлось как-то, — в смущении оправдался он. Почему-то не хотелось быть моложе ее, перед войной ему исполнилось восемнадцать.
— Ну и слава богу! — с облегчением вздохнула женщина. — Чего сирот на свете плодить.
Лейтенант стоял уже одетый, но не уходил. Не уходилось почему-то.
— Долго в городе пробудете?
Она удивительным образом отгадывала его настроение.
— Не знаю еще. А сейчас надо идти.
Он вышел в сени, нагнулся, проверил узел на вещмешке. Женщина стояла в проеме двери, привалившись плечом к косяку.
— Тяжелющий! — вспомнив, кивнула в сторону вещмешка. Заметив, как неуверенно лейтенант протянул руку за шинелью, предложила спокойным голосом: — Хай висит. Жарко ж. Никто ее тут не тронет.
— Если можно, — сказал он с благодарностью. — Я, наверное, скоро.
— Когда ни придете, застанете, — успокоила она. — У меня отгулу три дня. Отпустили нас, пока энергию наладять.
Лейтенант шел, с трудом сдерживая желание оглянуться. Он был уверен, чувствовал, что женщина глядит ему вслед.
Вернулся он поздно, возбужденный и счастливый. Проба удалась — из гильз, что он принес, выплавили плотный желтый слиток, шероховатый от крупинок формовочной земли.
Директор связался с горкомом и получил «добро», лейтенант переговорил по телефону с капитаном Федотовым. Тот подтвердил обещание дать машину. «Только гильзы в кучу сам собери. Людей у меня нет. Точно». Гильзы лейтенант сам наберет, до одной отыщет!
Женщина обрадовалась его приходу, хотя и не могла сомневаться в его возвращении. Знала, что придет, и все-таки обрадовалась.
— Если можно, — с легким сердцем обратился лейтенант. — Я переночую у вас эту ночь. Шинель есть, на лавке устроюсь.
— Та у нас еще кровать. — Женщина показала на ситцевую занавеску, скрывавшую вход во вторую комнату. — Ужинать будете?
Она ждала его, ужин приготовила, даже где-то за бешеные деньги или в обмен на что-то достала бутылку самогону.
