— Дошел! — кошмарно
улыбаясь, повторила рядом летящая Смерть. — Сейчас мы встретимся. Достойная
встреча с достойным человеком, он кончит так, как и должны бы кончать эту
канитель все люди, что-либо понимающие и соображающие. Мы на месте, гляди!
И Федюшка увидел худого
человека с уставшим лицом, которому лет было примерно столько же, сколько его
маме. Человек стоял на табуретке и надевал себе на шею веревочную петлю. Выражение
лица его было угрюмо-сосредоточенным, он действовал быстро и решительно,
видимо, все было уже обдумано, все пережито, все решено, и через несколько
мгновений он болтался на веревке с затянутой петлей на шее. Когда его
развернуло лицом к Федюшке, тот вскрикнул и даже глаза на чуть-чуть зажмурил:
безобразно огромный язык вываливался изо рта повесившегося, а в вылупленных
мертвых глазах застыл-застрял такой ужас, что казалось он способен оживить
висящий труп, будто в самый последний момент жизни, когда уже табуретку ногами
оттолкнул, вспыхнуло неожиданно желание-вопль — жить! И, невзирая на то, что
все обдумано и решено, вся ужасающая непоправимость того, что совершается,
дошла-таки до тех глубин ума самоубийцы, которые не имели голоса в обдумывании
и решении этого страшного, безысходного, нелепого шага. Взорвались эти глубины
угасающего ума отчаянием-протестом, отпечатался он в глазах и все, поздно
дергаться.
— Зачем он это сделал?!
— не своим голосом закричал Федюшка. — Что же тут достойного?
— Экий ты несносный,
юноша, — медленно произнес Постратоис, — и за свою несносность ты будешь
наказан. Этот достойный человек, что так замечательно расправился с убогой
маятой, именуемой жизнью, поступил как сверхчеловек, как великан! Он до конца
понял, воочию увидел то, о чем я тебе столько времени талдычу, —
бессмысленность и убогость жизненной маяты. И какой тогда смысл ждать
отмеренного тебе смертного часа? Что такое жизнь как не ожидание смерти? Зачем
же ждать, если ожидание тошно и невыносимо? И великан не ждет этого часа, а
решительно действует сам.
— Не понимаю, —
прошептал Федюшка, — как можно не хотеть жить?
— Да, конечно, в жизни
много прекрасного, — задумчиво сказал Постратоис, но в его голосе слышалась
явная издевка. Полет уже закончился, они вернулись в бабушкин дом, растерянный
и подавленный Федюшка стоял перед Постратоисом, держа в руках сундучок. — Да, —
продолжал Постратоис, — много-таки прекрасного на свете, сколько камней кругом
валяется, про которые можно думать, что они — снаряды. Сколько еще несъеденного
варенья, да и просто дышать и ни о чем не думать — разве это не прекрасно? А
сколько радости доставляет просто любование красотой, которой так много в мире,
да просто жучка ползущего созерцать, бабочку порхающую — разве не удовольствие?
Посмотри на окна, сколь красивы узоры на стеклах, морозом нарисованные,
чуть-чуть воображения и они кажутся дивными растениями и невиданными зверями,
погляди, как дивно красив закат... И, — зубы-нитки Постратоиса оказались почти
прижатыми к уху Федюшки, — ничего этого для тебя завтра уже не будет. Всё
кончится.
— Как это? — отшатнулся
Федюшка, — почему?
— А так это. А потому,
что ты сегодня умрешь. Ты заснешь и не проснешься. Это и есть наказание за твою
несносность, испытай-ка на себе силу моего слова.
— Как? Ты же обещал,
вечную жизнь обещал!..
— То, что я обещал, я
всегда выполняю, но... ты сегодня умрешь! Ух-ха-ха-ха!
Казалось, громоподобный
рыкающий хохот Постратоиса разнесет сейчас стены бабушкиного дома, и даже когда
сгинул-пропал Постратоис, нечеловеческие звуки его хохота все еще стояли
некоторое время в воздухе вместе со зловонием, которое Постратоис гордо называл
«гееннский смрад».
Несколько секунд
оглушенный Федюшка постоял потерянно на одном месте, да как вдруг
закричит-завопит:
— Бабушка, бабушка!
Едва не громче хохота
Постратоиса звучал его истеричный призыв. Прорвало его. Вся сумятица чувств и
переживаний, переполнявших его, вырвалась наружу, он кричал, звал, топал
ногами, и слезы его брызгами рассыпались по полу. Бабушка мгновенно принеслась
на зов внука.
— Ой, батюшки, Господи,
помилуй. Да что с тобой? Ой, да что с ним?! Ой!.. Воняет-то как! Ты что тут
делал? — Бабушка прижала Федюшку к себе, пытаясь унять его дрожь, но ничего у
нее не получалось.
