— Где ты этого набралась? — спросил он.
— Это трюизмы. Их все знают.
— И ты в них веришь?
— Во что?
— В то, что эта сказка не о том, как любовь побеждает все на свете, а о том, как дефекация осознает свою власть над инцестом?
— Дефлорация, — поправила я.
— Не важно. Ты действительно так считаешь?
Я задумалась.
— Я… Я никак не считаю. Просто таков современный дискурс сказок.
— И что, когда тебе дают аленький цветочек, ты из-за этого дискурса считаешь его символом дефекации и инцеста?
— Ну зачем ты так, — ответила я чуть растерянно. — Когда мне дают аленький цветочек, мне… Мне просто приятно.
— Слава богу, — сказал он. — А что касается современного дискурса, то его давно пора забить осиновым колом назад в ту кокаиново-амфетаминовую задницу, которая его породила.
Такого энергичного обобщения я не ожидала.
— Почему?
— Чтобы он не поганил наш аленький цветочек.
— Так, — сказала я, — насчет кокаина я понимаю. Это ты о докторе Фрейде. Верно, был за ним такой грешок. А при чем здесь амфетамины?
— Могу объяснить, — сказал он и поджал под себя ноги, пародируя мою позу.
— Ну объясни.
— Все эти французские попугаи, которые изобрели дискурс, сидят на амфетаминах. Вечером жрут барбитураты, чтобы уснуть, а утро начинают с амфетаминов, чтобы продраться сквозь барбитураты. А потом жрут амфетамины, чтобы успеть выработать как можно больше дискурса перед тем, как начать жрать барбитураты, для того чтобы уснуть. Вот и весь дискурс. Ты не знала?
— Откуда такие сведения?
— У нас в Академии ФСБ был курс о современной психоделической культуре. Контрпромывание мозгов. Да, забыл сказать — все они к тому же педики. Это если ты спросишь, при чем здесь задница.
Разговор шел не туда, куда надо, и пора было менять тему. А я предпочитаю делать это резко.
— Александр, — сказала я, — ты мне объясни, чтобы я поняла, что здесь делаю. Ты меня трахнуть хочешь или перевоспитать?
Он вздрогнул, словно я сказала что-то страшное, вскочил с дивана и стал ходить взад-вперед мимо окна — вернее, не окна, а оставшегося прозрачным прямоугольника в стене.
— Пытаешься меня шокировать? — спросил он. — Зря ты. Я знаю, под твоим напускным цинизмом скрывается чистая ранимая душа.
— Напускной цинизм? Это во мне?
— Даже не цинизм, — сказал он, останавливаясь. — Легкомыслие. Непонимание серьезных вещей, с которыми ты играешь, как маленький ребенок с гранатой. Давай поговорим откровенно, по делу.
— Ну давай.
— Вот ты говоришь — звериная суть мужчины, ужас первого соития… Ведь это такие страшные, темные вещи. Мне самому, если хочешь знать, страшно бывает глядеть в эти бездны…
«Мне самому». Нет, какой он все-таки был смешной.
— А ты рассуждаешь так, — продолжал он, — будто все это семечки. В тебе что, нет страха перед звериным в мужчине? Перед мужским в звере?
— Ни капли, — сказала я. — Тебе же Михалыч сказал, кто я. Сказал?
Он кивнул.
— Ну вот. Если бы у меня были такие проблемы, я бы работать не смогла.
— Тебя не пугает близость чужого тела — огромного, безобразного, живущего по своим законам?
— Я это просто обожаю, — сказала я и улыбнулась.
Он посмотрел на меня и недоверчиво покачал головой.
— Я имею в виду — физическая близость? В самом низменном смысле?
— За духовную у меня надбавка сто пятьдесят процентов. Сколько можно одно и то же обсасывать? Ты что, каждый раз такой базар разводишь, перед тем как трахнуться?
Он наморщился.
— Только не надо со мной говорить как с бандитом. Это из-за кителя, да?
— Может быть. Попробуй его снять. И штаны тоже.
— Зачем ты так…
— Я тебе совсем не нравлюсь?
Я наклонила голову и обиженно поглядела на него исподлобья, чуть сощуренными глазами, слегка выпятив губы. Я отрабатывала этот взгляд больше тысячи лет, и бесполезно его описывать. Это моя фирменная провокация, бесстыдство с невинностью в одном бронебойном флаконе, который прошивает клиента насквозь и потом еще добивает рикошетом. Единственный известный мне способ защиты от такого взгляда — смотреть в другую сторону. Александр смотрел на меня.
— Нравишься, — сказал он и нервно дернул головой. — Еще как.
Я поняла, что наступил критический момент. Когда клиент так дергает головой, контрольные центры его мозга отказывают, и он может броситься на тебя в любую секунду.
