— Бабушка, а этот дедушка с бородой, он кто? Боженька?
— Не Боженька, а старчик, — ответствовала Степанида Егоровна. — Это старец Василий, великий чудотворец и угодник…
Это слово было Васе незнакомо. Частенько, когда он шалил, взрослые в сердцах называли его негодником. Но что такое — угодник?
— Он Боженьке угодил, — пояснила Степанида Егоровна, видя недоумение внука. Поэтому кто его почитает, тот угоден Богу. И, о чем ни попросит, Господь все исполнит по молитвам старца Василия.
— А где он живет?
— На небе. А вот завтра мы к нему и сходим…
* * *
С тех пор они часто навещали старца Василия. Причем для этого вовсе не требовалось лететь на небо, где, по словам бабушки, жил оный старец. Достаточно было всего лишь доехать на трамвае до старого городского кладбища, посреди которого высилось белое здание с голубым куполом, усеянным золочеными звездами. Оно называлось церковью. А еще — Преображенским собором. По словам бабушки, это был главный храм города Михайловска.
Степанида Егоровна ходила в собор каждую неделю, чаще по будням, когда там не было «толпучки». И всегда брала с собой внука.
Сначала они заходили в храм. Пока шла служба, Вася слонялся по собору, переходя от иконы к иконе, от подсвечника к подсвечнику и тушил догоравшие свечи, любуясь тем, как от его дуновения их огоньки превращаются в тающие на глазах тонкие струйки сизого дымка. Счищал с подсвечников застывшие капли парафина, а потом снова расплавлял их на свечке или скатывал в шарики. Именно поэтому любимым местом Васи в соборе был панихидный столик: там горело больше всего свечей. Вдобавок, церковные старушки-уборщицы награждали маленького дежурного по подсвечникам то яблочком, то конфеткой, а то и шоколадкой. И при этом приговаривали: «Божия душенька», «ангелочек», «помощничек ты наш». А одна старуха, Евдокия, с которой Степанида Егоровна подолгу разговаривала после службы о том о сем, косясь на Васю, занятого чисткой очередного подсвечника, вкрадчивым полушепотом говорила бабушке:
— Ишь, какой прилежный! Да и то сказать — ведь от избранного рода…
И эти похвалы были для маленького Васи слаще дареных яблок и конфет.
* * *
Когда служба кончалась, они с бабушкой обходили вокруг собора. И всегда останавливались напротив алтаря. Сначала Степанида Егоровна трижды кланялась на алтарь, а затем — в противоположную сторону, где среди могил торчал из земли трухлявый березовый пень. После чего заставляла Васю проделывать то же самое. Хотя он никак не мог взять в толк, зачем этому гнилому пню непременно нужно кланяться. Или это какой-то особенный пень?
Однако спросить об этом бабушку Вася не решался. Потому что Степанида Егоровна была старушкой строгой. И всегда твердила внуку: любопытство — это грех. За него Бог накажет. Был один такой мальчик, все спрашивал да спрашивал о чем надо и не надо, вот Боженька и сделал так, что заболел у того мальчика язык. И пришлось врачам его отрезать, и остался мальчик без языка — тебе тоже так хочется? И Вася, вспомнив, как однажды зимой из любопытства он лизнул железную дверную ручку бабушкиного сарая, тут же смолкал, понимая — пожалуй, бабушка права. Уж лучше держать язык на привязи.
После этого, по широкой тропке, протоптанной между крестов и надгробных памятников, они шли к старцу Василию. Точнее, к его могиле. Надо сказать, что эта могила имела весьма необычный вид. Она была обнесена железной оградкой, увешанной какими-то тряпочками, ленточками и прозрачными целлофановыми мешочками, из тех, в которые в магазине кладут хлеб. Мешочки были набиты записками. Бабушка объясняла Васе, что эти записки адресованы старцу Василию. А пишут их люди, которые просят у него помощи и святых молитв. По правде говоря, у Васи так и чесался язык спросить бабушку: отчего бы в таком случае не поставить здесь почтовый ящик для писем старцу Василию? Гораздо удобней и надежнее, чем какие-то мешочки. Вот только неужели старец читает все эти записки? И если да, то — как он это делает? Он же давным-давно умер… Но Вася не решался задать бабушке эти вопросы, заранее зная, каким будет ее ответ: «Не любопытствуй, не то Боженька рассердится и накажет! Вот был один мальчик…» Нет уж, лучше молчать!
