Льва Ивановича, если с утра не поймать, весь день не увидишь. Перед обедом может в область уехать на совещание, после обеда устроит собрание товароведов.
А к вечеру и со свечкой не найдешь. Мало ли какие дела могут быть у председателя райпотребсоюза. Отчитываться перед каждым не будет, сам себе голова!
Но с утра застать его можно. Первым посетителем в приемной был Мишаня. Если не считать секретарши. Личико у нее было напудренное, лоснилось искусственным румянцем. Царственно восседала за своим столиком. Рядышком, на тумбочке, попыхивал самодовольным парком электрический самовар — чаек для председателя. Секретарша улыбнулась Мишане подведенными ретушью глазками, кивнула приветливо, словно медком мазнула по губам:
— У себя! У себя!
Мишаня подтянул потуже галстук — посолиднее выглядеть хотелось, — толкнул тяжелую, обитую кожей дверь.
Председатель был мужчина пожилой, в плечах широк и сидел за столом прочно. Сидел и пил чай. Круглое, лобастое лицо его было благодушным. В полных, словно вывернутых губах лоснилась чайная услада.
Мишаню увидел, поставил стакан на блюдечко.
— Слушаю вас…
Оборонно-заградительной нотки в голосе председателя Мишаня услыхать не ожидал. Все казалось ему, знает Лев Иванович с самого первого дня, знает, что есть, здравствует и трудится под его властью Сенцов Михаил Петрович. А оно вот как получается… Пришлось отрекомендоваться по полной официальной форме.
— А-а-а! Так это ты и есть механик?! — Лицо Льва Ивановича прояснилось и будто родней стало. Нотка защитная пропала из голоса. — Садись! Располагайся!
Мишаня сел в услужливо прогнувшееся кресло. Сидеть в нем, правда, было не очень удобно, кресло стояло боком к председательскому столу. И Лев Иванович мог видеть Мишаню только в профиль. Слава богу, что подбитый глаз уже покрылся защитной желтизной.
— Чайку не желаешь? — спросил Лев Иванович. Но согласия Мишаниного выслушивать не стал. Толстые, с рыжими волосками пальцы нетерпеливо забарабанили по полировке стола, заказал чай по телефону.
Секретарша юркнула в кабинет, неся на подносике два стакана. Пей, механик!
Мишаня отхлебнул, обожгло губы терпкой горечью.
— Крепкий? — улыбнулся Лев Иванович. — По моему рецепту… Без чая не могу! Привык в Туркмении…
И тут же по-приятельски, запросто начал просвещать Мишаню о секретах заварки чая, о сортах не забыл упомянуть, перечислил с десяток чаеразвесочных фабрик по номерам и артикулам расфасовки. Хоть бери и записывай на всякий случай. Под конец добавил, что здесь, в Ачурах, о чае не имеют профессионального понятия.
— Я десять ящиков грузинского по точкам разбросал, не берут!.. Сам-то ты с каких мест будешь?
Мишаня ответил. Бывал, оказывается, в тех местах председатель, и неоднократно. Потом, словно опамятовшись, Лев Иванович допил чай, звякнул пустым стаканом о блюдечко, словно знак подал, что неофициальная часть беседы с молодым специалистом окончена. И он, председатель, в кресло командное посажен не чаи гонять.
— Ну какие у тебя проблемы на текущий мот мент? — спросил озабоченно.
— Мне жилье нужно, — сказал Мишаня.
— Так! Вопрос существенный, — вздохнул Лев Иванович. Мгновение какое-то глядел на Мишаню невидяще-отрешенно. — Суще-е-ественный вопрос, — повторил задумчиво. — Предоставить вам жилплощадь мы обязаны. Но на текущий момент с этим делом у над, конечно, туговато… А к Юрию Аркадьичу ты обращался? Он у нас этим делом занимается. Самым непосредственным образом…
— Он в гостинице предложил… За счет райпотребсоюза…
— Ну так и поживи пока в гостинице! — оживился председатель. — А что? Поживи-и-и! Какая тебе разница? А этот вопрос мы утрясем. Официально тебя заверяю! — И сделал авторучкой пометочку в календаре. А тут еще и телефон зазвонил. Лев Иванович схватит трубку. — Как не принимают? — вскричал громогласно. — По закупочным ценам не принимают? Не крути, не крути, Семен Николаич! Я с тобой второй инфаркт заработаю… Все! Все! — бросил трубку и глянул устало на Мишаню. — Ну трудитесь, Сенцов!
Мишаня вышел из кабинета и в коридоре нос к носу столкнулся с Филецким.
Ночью мастер так и не ночевал дома. И всю ночь не спала Марина. Ворочаясь на звенящей пружинами кровати в комнатке-чулане, Мишаня клял себя за то, что поддался ее слезной просьбе остаться, не уходить до прихода мужа, и, вслушиваясь в ее бессонные шаги по дому, чувствовал себя почему-то виноватым за непонятную отлучку хозяина…
