— Во-о! Слыхал? — злорадствовал мастер.
— Места маловато, Сашуля! — мялся Фотий Маркелыч. — Тут, крути-верти, мясу тоже простор нужен. Так оно получается вообще…
— Вообще-е-е! — передразнил Филецкий… — Сейчас вот составим акт о небрежности эксплуатации! Пусть с тебя вырезку срезают…
— Так я ж мосластый! — хихикнул мясник. — Какая с меня вырезка? Ко-о-ости, Сашуля! — Его пунцовое личико вдруг застыло в улыбке, глазки блеснули. — А если насчет вырезки, то у меня есть! Для милых друзей! Для сахарных моих… Зря, Сашуля, зря-а! — Вытащил из потайных подприлавочных запасов кровяную, набухшую мякоть, зашуршал газеткой. — Высший сорт! А? Телочка! На понюхай! С лучком ее, мамочку, под стопарик! Гоп-ца-ца-а!
Филецкий будто и мяса не видел, ни шуршания газетного не слышал. Черные его волосы слиплись на лбу, наставлял Мишаню:
— Учись на ощупь чувствовать! Понял-нет? Ладонью потрогай кожух…
— Горячий…
— Руку можно держать?
— Печет…
— Во-о-о! Значит, надрывается! Что надо делать?
— Если теплоприток выше допустимой нормы, значит, перегрузка при всасывании… — ответил, чувствуя незабытое экзаменационное смущение, Мишаня.
— Ты мне теорию не разводи! — недовольно перебил Филецкий. — Я техникумов не кончал! Тут все просто… Теплоприток отчего? Ручка на дверцах сорвана! Соображать надо, товарищ главный механик!
— Это грузчик зацепил! — подал голос Фотий Маркелыч. — Истинный крест, грузчик…
— С тебя спросят, а не с грузчика! Ты лицо ответственное! — окреп голосом мастер.
Полчаса спустя оба, порядком измаявшись, агрегат наладили. Филецкий, вытирая руки полотенцем, услужливо поданным Фотием Маркелычем, напутствовал:
— И гигиену соблюдай! Санинспекция нагрянет — даст прикурить!
— Не да-аст! — вслушиваясь с умилением в помолодевшее рокотанье компрессора, улыбнулся мясник. — Не да-аст, Сашуля! Инспекция, она ить не святым духом питается! Она, сахарная, тоже мясцо любит…
— На вегетарианца нарвешься! — усмехнулся Филецкий.
— Это же кто такой будет? — растерялся Фотий Маркелыч.
Филецкий подмигнул Мишане. Вырезку, завернутую в газету, приспособил в уголок чемоданчика, щелкнул замками.
— Темнота ты, Фока! Вегетарианцы — люди, специально обученные. Мяса в рот не берут. Нарвешься!
Фотий Маркелыч захихикал, ухватистыми руками обнял мастера за талию.
— Люблю-ю-ю! За что я тебя люблю, Сашуля?! За юмор! Как ты говоришь? Вегетарьянец? Не встречал! Двадцать лет мясом торгую! Ну отколол ты! Ну, Сашуля! Сахарный ты мой… — Он еще что-то Добавить хотел, плечи его тряслись, глаза влажно блестели, но не успел, — в дверь требовательно постучали.
Фотий Маркелыч бросился открывать.
На пороге с бараньей тушей на плече стоял парень. Выгоревшие на солнце волосы свисали по самые брови, слегка припухшие карие глаза остекленели в усердии, слюнявился в уголках щучьих губ потухший окурок.
— Принимай товар, Фока!
— Слава те, господи! — засуетился Фотий Маркелыч. — А я думал, забыли… Сахарные мои-и!
— Чего тебя забывать? Не-е-е! — с облегчением выдохнул парень и бросил с деревянным стуком баранью тушу на цинк прилавка, распрямил спину. Под завязанной узлом на животе рубашкой мелькнуло загорелое крепкое тело. И, прежде чем шаг шагнуть за порог к грузовику-фургону, полоснул по Мишаниному лицу своим прищуренным взглядом. Мгновение какое-то оба смотрели друг на друга, глаза в глаза.
Мишаня сжал кулаки.
Недавний обидчик, неотомщенный виновник с танцевальной площадки был перед ним.
— Ты чего? — спросил мастер и взглянул на Мишаню с удивленной усмешкой.
— Ничего…
Филецкий перевел взгляд на парня. И черные глаза его налились тяжелой, холодной силой.
— Ясненько! — Он не спеша закурил и, когда парень снова появился в дверях, терпеливо дождался, покуда тот сбросит тушу на прилавок.
— Иди сюда! — сказал как ударил.
Парень растерялся. Снова взглянул на Мишаню.
— На кого же ты руку поднял? А, друг ситный? — беспредельно усталый и скучный послышался голос мастера. — Нехорошо-о-о! Ай как нехоро-шо-о-о!
— Я сам с ним поговорю! — перебил Мишаня. — Идем выйдем!
— Что случилось, Сашуля? Что такое случилось? — забеспокоился Фотий Маркелыч.
— Подожди-и-и! — отмахнулся Филецкий и покосился на Мишаню. — Зачем выходить? Много чести!
