– Ладно, пожалуй, если я не заполню этот бланк, никто так и не узнает, что я сюда попал, – произнес я, ни к кому конкретно не обращаясь.
Мне трудно было решить, кому сообщить о своем аресте. В первую очередь я вспомнил о Габриэль, но вдруг почувствовал, что это было бы ошибкой. Другой вариант – моя мать, но она сумасшедшая. Я представлял, как полицейские звонят моей матери и говорят, что я в тюрьме, а она отвечает «Очень мило», вешает трубку и рассказывает пустой комнате, что кто-то оповестил ее по телефону о моем аресте. Через четыре часа она будет гадать, почему ее никто не накормил.
Я указал ее имя. По крайней мере она наверняка будет дома, когда они позвонят.
– Нет, не пишите ее имя, – велел полицейский.
– Я не знаю, кого еще указать.
– Вы не можете называть того, кто сам – как это говорится? – заключенный.
– Что? – переспросил я.
– Ваша мать тоже арестована.
– Вы арестовали мою мать?
У меня зашел ум за разум: это было уже слишком. Но я постарался сосредоточиться на конкретном вопросе: какого человека я могу назвать? Может, Габриэль или того, кто лучше разбирается в местных реалиях? Они арестовали мою мать. Но почему? Я был потрясен и уже впадал в отчаяние, поэтому написал имя Олаи, ее мобильный номер и рабочий телефон.
– В чем нас обвиняют? – снова спросил я.
– Вам все объяснят, – повторил полицейский. – Мы вас арестовали в качестве превентивной меры.
Мужчина встал и постучал в дверь. Ее отперли снаружи.
– Вы можете оставить мне снимок? – спросил я. – Это моя улика.
Мужчина держал фотографию в руке и как будто ее взвешивал.
– Это наша улика, – заявил он.
Меня отвели в камеру, расположенную двумя этажами ниже.
Мне подумалось, что можно сбежать, если предпринять решительные действия. Промчаться по коридорам и выскочить на улицу, где-нибудь спрятаться и постараться доказать свою невиновность. Какая у меня альтернатива? Позволить запереть себя на неопределенный срок, потому что полиции нравится наугад сажать людей?
Я покорно вошел в камеру.
Там тоже не было окна. Низкий белый пластмассовый стул, на полу – синтетический матрас без простыней. Еще раковина, а в углу унитаз.
Перед заселением в камеру меня заставили расстаться со всем личным имуществом: часами, телефоном, ключами и кошельком.
– Вы можете дать мне квитанцию? – спросил я. – Мне нужен полный список изъятого.
Один из охранников сказал:
– Вам все вернут.
Он дал мне пластиковую бутылку с водой, потом осмотрел меня с головы до ног, как будто в чем-то подозревал. Вероятно, это ничего не значило, но я был представителем среднего класса без тюремного опыта; я не имел ни малейшего понятия, чего мне следует бояться, а чего нет. Не знаю, какие выводы сделал охранник, но прежде чем захлопнуть дверь, он достал пачку сигарет и тоже дал мне две штуки.
Из полицейского участка меня перевезли в настоящую тюрьму за городом. Это была долгая поездка в фургоне без окон. Не могу точно определить время, но думаю, что она длилась не менее часа. А мне показалось, что прошло целых два.
Я попал в современную, хорошо оборудованную тюрьму; это было уже что-то. Пахло сигаретами и свежей штукатуркой.
Похоже, здесь существовала система, при которой вызывающие доверие заключенные отвечали почти за все. Один из них открыл камеру и принес большую тарелку с булочками, мясом и сыром и еще одну бутылку воды. На пищу жаловаться не приходилось.
– Можно мне сегодня помыться? – спросил я.
Мужчина не собирался обсуждать это со мной, или, возможно, он меня не понял.
Я попытался наладить с ним контакт.
– Извините, но раньше я никогда не был в испанской тюрьме, – начал я.
Это его рассердило.
– Вы не в испанской тюрьме, – заявил он. – Это Страна Басков под нелегальным контролем испанского и французского правительства.
– Боже мой! – вырвалось у меня, и я сразу пожалел об этих словах.
Мне хотелось найти с ним общий язык, и я понадеялся, что его английский не настолько хорош, чтобы до конца понять мою реакцию.
– Вы правы, – заявил я, – я хотел сказать то же самое: это тюрьма страны-поработителя.
Это прозвучало неуклюже и бессмысленно.
Мужчина пожал плечами и поискал что-то в кармане.
