Обалдевший Сидельников нешуточно подумывал о хищении малой толики драгоценного мусора в целях дальнейшего обалдения, однако мешали честные безоружные глаза военизированной охраны по имени Софья Карповна, которую предстояло миновать на выходе, а также воспоминание о подписанной второпях строгой бумажке, обязавшей подсобного рабочего Г. Ф. Сидельникова хранить оборонно-оптические секреты.
Вскоре подметальщикам поменяли режим работы – перевели из вечерних в утренние, студентов заместили пенсионеры. Со стёклышками пришлось расстаться, но отнюдь не с помойками: Сидельников поступил санитаром в травматологию Первой городской больницы, где его уже знали, приняли как родного, даже удостоили персонального кабинета (в ванной комнате), доверив номерную швабру с ведром и пластиковые пакеты для всякой дряни.
Слово «санитар» лишь притворялось чистеньким. Всё, к чему новый медработник имел служебное касательство, пахло бросовой кровью, нашатырём и йодом, харкотиной и плавающими в моче окурками. С санитарской точки зрения, больные только и делали, что гадили. Некоторые норовили воспользоваться сидельниковским кабинетом в самое неурочное время. Почему-то женщины почти не прятали бледную голизну от человека в белом халате, и Сидельников иногда сам себе казался эротоманом, который умышленно переоделся медиком.
Выбегая на холод из больничного корпуса с пятым или шестым за смену огромным мусорным пакетом, он ловил себя на бесчувственном оцепенении, вроде наркоза. И после работы, в трамвайной толпе, на пути к общежитской подушке, этот наркоз продолжал действовать, заслоняя стоячей волной гнездо желторотого запретного существа, назначенного страдать. В таком самочувствии на перекрёстке улиц Восьмого Марта и Декабристов Сидельников чуть не угодил под машину, где рядом с водителем сидела Надя в чёрной мужской шляпе с низко опущенными полями, так что под их тенью виднелся лишь рот, жирно очерченный помадой. А может, и не Надя, но сильно похожая на неё… Он купил в гастрономе банку томатного соуса (мазать на хлеб на завтрак и ужин) и прошёл пешком два квартала, стараясь припомнить Надину фразу, застрявшую, как заноза. Ветер дул в спину и, казалось, подталкивал к самоочевидным поступкам. У прохожих, идущих с подветренной стороны, на лицах было одинаковое выражение терпящих бедствие. Наконец вспомнил. Надя сказала: «У тебя никогда не будет денег». Интересно, это написано у него на лбу?
Когда Сидельникову не удавалось разобраться в себе, он применял самодельное средство, которое считал безошибочным. Нужно было вслушаться в самую первую утреннюю мысль – едва проснувшись, ещё не открыв глаза. В эту минуту замкнутая душа спросонья проговаривалась, и можно было ухватить кончик запутанного клубка. Неожиданно для себя в нескольких зимних утрах Сидельников застиг Валентину. Он думал о ней как о женщине, с острым желанием, но без видимых симптомов любовной тоски, к чему был приучен Лорой. В одном из предутренних видений (почему-то на турецко-янычарскую тему) воспалённая сабельная сталь терзала – впрочем, без крови – покорную невольницу-европеянку, стонущую высоким Валентининым голосом… Вдруг, даже без усилий, всплыла её фамилия – Лихтер, слышанная всего раз, при упоминании Валентиной бывшего мужа: скоропостижно объевшись груш, только фамилию после себя и оставил.
Теперь Сидельников мог найти адрес. Чтобы запустить механизм перемены участи (не обязательно в лучшую сторону, но уж точно – перемены), достаточно было всего-то шестнадцати часов на поезде и короткого ожидания в справочном бюро.
Но он не позволил себе спешить. Он переждал четыре холодные недели, выстоял часовую очередь в железнодорожную кассу, экономно растянул на всю дорогу три пирожка с капустой и одну повесть Маркеса, порадовал мать сводкой неиссякаемых успехов в учёбе, пересидел двое суток безвылазно дома и наконец, где-то между хлебным и овощным магазинами, удостоил посещением справочную контору.
Его поразила густая толпа посетителей – очевидно, собратьев по перемене участи. У девушки в окошке были чернильные пальцы и грустное личико старательной троечницы. Протянув ей бланк с именем и фамилией разыскиваемой, Сидельников не стал, пока девушка листала свои амбарные книги, назойливо заглядывать ей под руку, как делали другие, а со скучающим видом отвернулся. Нельзя было выказывать судьбе свой интерес.
