Наконец, они доходят до специальной переговорной, больше похожей на бункер, где принцепс, ювелирно улыбаясь, выпроваживает переводчицу и включает синхронный транслятор, который мало того что служит толмачом, но ещё и копирует голос говорящего, и с переменным успехом коверкает его интонации.
Турбанов главным образом молчит, перемогая с внимательным видом адскую скуку, порождаемую одним только видом этого древнеримского банкира, не говоря уже о его речах. Едва ли не каждую свою фразу банкир начинает со слов: «Я полагаю, для вас не секрет», после чего следует информация, которую Турбанов не знал и был бы рад не знать никогда.
Я полагаю, для вас не секрет, что наш банк входит в первую десятку самых устойчивых финансовых организаций, работающих на территории Соединённого Королевства (здесь Турбанова тихо укалывает совесть – он даже не успел заметить название банка), и мы высоко ценим тот факт, что бенефициары, чьи интересы вы представляете, доверяют нам столь крупные средства. Я бы даже сказал – беспрецедентно крупные.
Теперь позвольте для порядка напомнить некоторые важные технические тонкости, касающиеся безопасности. Я полагаю, для вас не секрет, что ваши уважаемые доверители, все четверо, отказались от новейшей методики – подкожной имплантации чипов, которую мы считали своим долгом им предложить.
Кроме того, я полагаю, для вас не секрет, что трое из ваших доверителей подверглись процедуре дактилоэктомии, видимо, в целях дальнейшей папиллярной реконструкции, поэтому сейчас у них полностью отсутствуют дактилоскопические портреты, как левые, так и правые.
Кроме того, по нашим данным, подтверждённым независимой финансовой разведкой, один из четырёх уважаемых бенефициаров неизлечимо болен, лишён возможности передвигаться самостоятельно и пребывает в терминальной стадии, которую пока удаётся продлять неизвестным путём.
Банкир говорит непрерывно ещё минут десять. Турбанов, тоскуя, следит за его натруженной мимикой, и думает, до какой же степени взрослые, серьёзные люди загромождают свою и без того сложную жизнь.
В свете всего сказанного особую важность обретают статус носителя генеральной доверенности и его личная безопасность, то есть ваша, сэр.
Турбанов надеется, что тоскливей уже не будет, но тут наступает время подписей: он пишет ненавистное слово «Kondeyev» столько раз и на стольких листах, что у него готова отняться рука. Для приличия эти листы надо хотя бы проглядывать – он и проглядывает некоторые, но каждый раз леденеет при виде округлых, жирно выделенных цифр на гусеничном ходу – там такое количество нулей, что он не рискнул бы эти суммы правильно назвать.
Заметив, что банкир совсем замолчал, Турбанов поднимает глаза – и вдруг натыкается на всепонимающий, соболезнующий взгляд очень старого человека.
«Вы расслышали меня, сэр?»
«Что именно?»
«Вопрос вашей собственной жизни и смерти».
Не зная, что ответить, и чувствуя себя ещё глупее, чем обычно, Турбанов заверяет, что расслышал.
Старик снова молчит, на этот раз, пожалуй, слишком долго, как бы на что-то решаясь и тщательно выбирая слова.
«Вы скажете – это не моё дело, и будете правы. Но мне уже много лет, сэр, я умею видеть людей. И я вижу, что имею дело с нормальным, живым человеком, а не с финансовым лакеем и не с шахматной пешкой, которой принято жертвовать».
Он опять замолкает, как перед окончательным шагом.
«Но в том-то и дело, что пожертвовать могут легко. Боюсь, вы не вполне отдаёте себе отчёт, под чем подписываетесь. – Он понижает голос и притрагивается к бумагам. – Вы сознаёте, что здесь примерно бюджет среднего государства?»
Турбанов пожимает плечами:
«У меня есть какой-то выбор?»
«Есть. По закону я обязан вам предложить высшую форму идентификационной защиты – по отпечаткам ладоней».
«И как, вы считаете, я должен ответить?»
«Я считаю, вы должны твёрдо отказаться».
«Хорошо. Я твёрдо отказываюсь».
«И тогда я обязан предложить вам экстремальную форму защиты – рекурсивное письмо».
«Что за письмо? Кому?»
«Никому, самому себе. Это даже не письмо, а короткое сообщение – вместо секретного кода».
«Почему эта форма называется экстремальной?»
