Судя по восторженному выражению физиономии горе-писателя, обстановка произвела на него должный эффект. Кавальон был доволен собой. С каждым днем он все лучше познавал человеческие души и все ловчее научался ими манипулировать. «Не так уж и далек тот день, когда мое имя поставят вровень с именем Калиостро», – с удовлетворением подумал «маг-алхимик».
– Месье Помье! – воскликнул он со всем возможным радушием, протягивая обе руки навстречу оборванному, замызганному литератору. – Какое счастье! Вы откликнулись на мое письмо! Бесконечно благодарен вам за это и бесконечно рад опять видеть ваше лицо! Кстати, знаете, кого оно мне напоминает? В Бастилии я никак не мог понять, на кого вы похожи, а теперь наконец-то сообразил! Вы – вылитый Вольтер в зрелые годы!
Одутловатое лицо собеседника Кавальона пребразилось.
– Я?! Похож на Вольтера?! Но, право, вы шутите! Для меня, конечно, чрезвычайно лестно это сравнение… Я никогда не надеялся… не дерзал… Да и потом… Судя по портретам нашего великого Фернейского старца, в его чертах нет ничего общего с моими!
– Неумелость художника! – махнул рукой Кавальон. – Вы ведь знаете, что рука человеческая несовершенна и она никогда не сумеет отобразить в полной мере творение Демиурга. Скажу прямо: тот портрет Вольтера, что обычно помещают на первых страницах его бессмертных произведений, не слишком-то удачен. Живьем он был совершенно иным! Этот взгляд… эта поразительная живость… это превосходное лицо, светящееся вдохновением…
– Так вы знали Вольтера?! – дрожащим голосом прошептал литератор.
«Все идет как задумано, – подумал с удовлетворением Кавальон. – Еще немного, и я стану для него божеством». Вслух же он произнес:
– Не только знал, но и знаю. Временами мы выходим на связь с небесным фантомом моего дорогого друга. Вы не поверите, Помье, но и там, в обители Бесконечности, на Великом Востоке, он не прекращает препираться с господином Руссо. А тот все такой же…
– Так вы и Руссо знали, сударь?
– И Дидро, и д’Аламбера, и Гельвеция…
– Откуда же?!
– Мы познакомились в доме мадам д’Эпине. Вы, разумеется, слышали о ее блестящем салоне, где собирались все энциклопедисты. Для посторонних единственным поводом для их сборищ служило желание поговорить о литературе и выпить несколько бокалов доброго вина… К счастью, философам удалось скрыть истинную цель своих визитов к госпоже д’Эпине…
– В чем же она состояла, позвольте узнать?
– Она состояла… в моем воспитании.
– Что?!
– В возрасте шестнадцати лет я был спасен французским посланником из заключения, в котором томился, начиная с самого нежного возраста. Я не знал ни материнской ласки, ни невинных детских игр на лоне природы. Ко мне не допускали даже охранников. Я рос, не видя ни единого человеческого лица. К шестнадцати годам я едва умел говорить и даже не подозревал о существовании грамоты, математики и искусств…
– Боже мой!
– Мое место занял самоотверженный юноша, вызвавшийся пожертвовать собой ради государя. Несколько лет спустя рука стражника лишила его жизни, избавив от тюремных страданий. Спасители переправили меня во Францию, где мадам д’Эпине пожелала усыновить меня. Я был дик, сторонился людей, не знал ни основ этикета, ни правил человеческого общежития. Матушке стоило немалых трудов приучить меня к столовым приборам и носовому платку. Однако сердце мое было неиспорченным. Многолетнее заключение оградило меня не только от хорошего, но и от дурного, оставив душу непорочно чистой. Я был своего рода добрым дикарем. Немудрено, что, увидев меня, прославленные философы пришли к выводу, что перед ними превосходный «материал» для создания совершенного человека. Посоветовавшись между собой, энциклопедисты решили воспитать из меня просвещенного государя, с тем чтобы впоследствии, заняв по праву принадлежащий мне трон, я провозгласил для моих подданных наилучшие законы, положив, таким образом, начало царству счастья и…
– Трон?! Так вы, что же… король?!
Кавальон поплотней запахнул халат, поправил чалму, запрокинул голову, чтобы смотреть на собеседника сверху вниз, и загадочно произнес:
– Не приходилось ли вам, сударь, слышать о младенце на русском троне? Он правил под именем Иоанн, но был свергнут в возрасте полутора лет и беззаконием воцарившейся самозванки залючен в темницу…
