Собственно, все началось еще раньше, в 35-м году, когда стране пришлось ощетиниться в ответ на убийство Кирова…
Про убийство Кирова он узнал в институте, на лекции. Кто-то вошел, шепнул два-три слова профессору, и тот, ужаснувшись, роняя мел, замолчал. Вошедший поднялся на кафедру:
— Товарищи! Свершилось неслыханное злодеяние! Сегодня, первого декабря, в шестнадцать часов от злодейской пули предателя пал любимый вождь ленинградского пролетариата Сергей Миронович Киров!
Какой поднялся крик в аудитории! Сразу заревел никем не подготовленный митинг. Студенты, один за другим, взбегали на кафедру, поднимали кулаки, кричали, грозили:
— Товарищи, что же это такое? Революцию ударили в самое сердце!
— Месть подлым убийцам!
— Нет пощады врагам народа!
А потом — демонстрации. И он вместе с другими, с траурной повязкой на рукаве, глотая слезы, шел в рядах и кипел, и ненавидел, и клялся. Ветер раздувал траурные флаги. Черный креп — на заводах, улицах, трамваях, фонарных столбах… А газеты кричали, вопили:
— На предательский удар из-за угла революционный пролетариат отвечает всеми видами репрессий!
Если бы его спросили, и он бы ответил тогда:
— Да, репрессии. Ничего не поделаешь. Так надо.
Пятого декабря — да, именно пятого декабря! — пришел Юра.
— Газеты читал? — спросил он.
— Нет еще.
— Прочти, балда.
И Костя прочел постановление ЦИК СССР о внесении изменений в существующие процессуальные кодексы. По делам о террористических организациях и террористических актах теперь полагалось:
— следствие заканчивать в срок не более 10 дней;
— дела слушать без участия сторон;
— кассационного обжалования не допускать;
— приговор приводить в исполнение немедленно после его вынесения.
— Ловко закручено? — спросил Юра.
— Ну что ж? Это неизбежно. Мы вынуждены были так поступить. В ответ…
— Эх ты, теленок, — презрительно сказал Юра.
— Я тебя не понимаю. В такие дни…
— Да. Дни тяжелые, страшные. Ты еще не понимаешь всего их значения. Не видишь сути.
— Ну, положим. А что видишь ты?
— Я вижу, что это — грандиознейшая провокация, которую знал мир. Немцы со своим поджогом рейхстага — сущие сопляки.
— Постой, — сказал Костя и весь похолодел. — Не хочешь ли ты сказать… Ты, комсомолец?
— Пойди, доноси.
— Подлец ты! Сам доноси. Сукин ты сын. В такие дни, когда вся страна…
— Те-те-те, — сказал Юра. — Избавь.
Ушел и дверью хлопнул.
Нет, с Юрой они довольно скоро помирились. Он не мог сердиться на Юру, здесь было его слабое место. К тому же так хотелось быть счастливым! В те студенческие дни так легко было быть счастливым! Счастье просто перло отовсюду, зеленое, как молодая трава. Не думать ни о чем — просто зарастать счастьем.
А жизнь становилась страшнее — высылки, аресты, расстрелы. Расстрелять в быту называлось: шлепнуть.
Костя не много думал обо всем этом. Снаряды ложились еще далеко от его зеленого блиндажа…
…Высылали старого доктора, Василия Никитича…
Жалко, но что поделаешь. Был связан с каким-то врагом народа. Еще должен быть рад, что легко отделался. Репрессии неизбежны…
…Арестовали популярного в институте, всеми уважаемого профессора и нескольких студентов, занимавшихся в его кружке…
Странно, а ведь совсем не был похож на врага. Да, теперь враги отлично маскируются. Если с ними миндальничать… Ведь писали ж в газетах, что готовилось покушение на самого Сталина. Страшно подумать!
Еще несколько мелких, далеких арестов…
И на тебе, прямое попадание — отец.
Валентина Михайловна открыла Косте дверь. Ну, так и есть, беспорядок, следы обыска. Только что ушли.
У Валентины Михайловны распух нос. Она сморкалась и всхлипывала: «Боже, какой ужас! Ну кто бы мог подумать!»
Костя с жалостью и отвращением, поддерживая за локоть, усадил ее на диван.
Она причитала голосом деревенской плакальщицы, голосящей по покойнику, но литературными, грамотными фразами:
— И как я буду теперь жить? Нет, вы мне скажите, чем я теперь должна жить? Опечатали обе комнаты! Я уже не могу открыть ящик комода! Там же мои вещи! Я им говорю: должна же я во что-то одеваться? Или вы хотите, чтобы я вышла на улицу раздетой? Не слушают. Не принимают во внимание. Говорю им, кричу: это же не его, это мои, лично мои вещи! Ноль внимания! Говорю им русским языком: его вещи на другой квартире. Он же пришел сюда голый. Даю ваш адрес. Ноль внимания!
