Лушка оттолкнула руку сестры, шприц вылетел и разбился.
* * *
— Посмотрим, посмотрим, к чему мы пришли… Немножко отсутствовали, теперь возвращаемся, верно? Так. Лукерья Петровна Гришина. Садись, Лукерья Петровна. Меня не бойся, я не кусаюсь. Я, видишь ли, тут главный, заведую вашим государством. Президент как бы? Псих-президент, а? Не смешно, нет? До юмора мы не добрались? Или вообще не имели? А ты меня понимаешь? Ты все понимаешь, что я говорю?
— Псих-президент… Понимаю…
— Гм. Допустим. Ты знаешь, где ты находишься?
— Знаю…
— Где же?
— Комната…
— В комнате? Правильно, Лукерья Петровна. В комнате. Так где ты находишься?
— Здесь… Сейчас…
— Здесь и сейчас. Замечательно. А я где нахожусь?
— Нигде…
— Гм. Это надо обдумать. Если у меня найдется время. Ты помнишь, что с тобой произошло?
— Произошло… Нет… Нет… Не произошло…
— А что — не произошло?
— Все… Все… Все не произошло…
— Великолепно. Ты уже обедала?
— Обед… Да… Обед…
— А что было на обед?
— Не было…
— А чего не было?
— Яблоко…
— Ты хочешь яблоко?
— Нет…
— Тебе за обедом хотелось съесть яблоко?
— Нет…
— Яблок действительно не было. Но ведь груш тоже не было?
— Яблоко… Яблоко… Яблоко…
* * *
Она шла, странно большая и грузная, придавливая ногами черные смерчи. Снег был крупный, как град, и градины под ее голыми подошвами лопались, как лампочки, и гасли. Она оглянулась и увидела свой черный змеящийся путь, по бокам которого елочно мигали слабые точки, и подумала, что лучше лететь и не оставлять следа, и ощутила в руках силу крыльев, но внезапная боль пристегнула к земле, тело стало давить себя внутрь и исторгало оттуда новый мерцающий вихрь, и она увидела множество мертвых жизней, они жизни потому, что в них мерцает огонь, и мертвые — потому что содержат только холод. И тогда она поняла, что родила преждевременно, и что все содержимое туннеля — такие же выкидыши, и что отринутое ею смешалось с отринутым другими, и ей теперь не отличить свое от чужого. И она закричала, зовя сына, в ответ поземкой устремились к ней все прибывающие, и беспощадная форточка оказалась прямо над ней и сыпала к ее ногам новых отринутых, это были их неразвившиеся обугленные формы, а их мерцание — пульсирующая жизнь, у которой отняли проявление и опыт и тем прервали путь и лишили причинности будущее. И вот теперь будущее перед ней — разрозненная пыль, в которой не наросло скрепляющих сил, пыль не может быть опорой и основанием, в ней тонут, не возникая, всевозможные миры, и нерожденные солнца сухо скрипят небытием, и прах несостоявшихся вселенных закупоривает горло времени, и вот ничего нет. И тогда она поняла еще: то, что она считала своим, не есть ее, потому что нет моего и немоего, а есть соприкосновение простертого всюду и твоей ограниченности. Она притянула к себе первый попавшийся ледяной комок, освободила набухшую грудь и дала ему живую пищу. И тогда форточка захлопнулась над ней.
Туннель распахнул объятия. Выход стал в любой стороне.
Детская ручка взяла ее за руку и повела. Шаги коряво пятились назад.
* * *
— Ага. Лукерья Петровна. Ну, давай поговорим. Побеседуем. Пожалуйста, садись. Как чувствуешь себя сегодня?
— Никак.
— Можешь объяснить, что это значит?
— Ничего не значит. Ничего нет, и все.
— А ты? Ты сама? Ты ведь есть?
— Нет. Только голос. Голос и пусто.
— Чей голос?
— Если вообще, то мой.
— А не вообще?
— Тогда по-разному. То совесть, то наоборот.
— Про совесть мы попозже. Так, ты сказала, что тебя нет, так я понял? Но для меня ты есть, раз я с тобой говорю, ведь так?
— Нет. Я для вас еще меньше, чем для себя. Минус ноль.
— Такой величины в математике нет. Кстати, сколько у тебя классов? А то у нас тут в этом месте пробел.
— Шесть, что ли… А может, пять.
— Запишем шесть.
— Пять.
— Как скажешь, Лукерья Петровна. Ведь ты Лукерья Петровна, верно?
— Нет, я не Лукерья Петровна.
— Да? Тогда кто ты?
— Знать бы… Знала — была бы. Это еще не родилось.
— Что?
— Имя.
— Гришина, давай не отвлекаться. Ты помнишь, как жила до больницы?
— Помню… Форточка… Да, форточка.
— А еще? Помнишь, например, своих знакомых?
— Помню, конечно. Наверно, помню… Нет. Оказывается, нет. Что-то было… Не осталось. То есть как-то так… Как глина на пятках.
